— Он задал тебе вопрос, — прокаркал старик. — Как насчёт того, чтобы ответить, а? А?

— Да, — промямлила Алли. — Вкусно. Очень вкусно.

— В следующий раз, — добавил малец, — разживись молоком — запить.

Он ещё мгновение пристально вглядывался в неё и вдруг разразился смехом. Старик тоже захохотал.

От этой сцены повеяло такой сверхъестественной жутью, что заимствованная кожа Алли покрылась пупырышками.

Она извинилась, перешла через улицу обратно, к киоску, купила «сникерс» и положила в сумочку, а потом направилась обратно, в музыкальный магазинчик. Она освободит чужое тело точно на том же месте, на котором вошла в него — у стойки с альтернативным роком. Вот только очнётся девушка с чувством, что из её жизни выпало двадцать минут.

Майки ждал. А что ещё ему оставалось? У него не было способностей к скинджекингу; и хотя он мог бы следовать за Алли и наблюдать, чем она занимается в живом мире, он этого не делал. Не хотел. Ему почему-то было неприятно видеть, как она исчезает в чужом теле.

Ещё больше ему не нравилось то, какие тела она выбирает. Вот вечно ей нужно найти для скинджекинга самую неприметную тушку! Если уж ты в состоянии впрыгнуть в любое тело, то почему не в то, на которое приятно полюбоваться в зеркало? Разве что ты монстр, каким когда-то был Майки, и кичишься своей мерзкой наружностью. Алли, однако, никак не тянула на монстра. Так почему же она всегда ограничивается самым бросовым материалом?

«Наверно, я понял бы, если бы во мне было больше человеческого», — раздумывал Майки. Он столько лет пробыл чудовищем, что ему пока ещё трудно было мыслить и вести себя по-человечески: считаться с чувствами других, сдерживать проявления своего взрывного характера, проникать в самую глубь своей души, чтобы почерпнуть в ней терпение.

Вот чего ему страшно не хватало, когда Алли отправлялась на скинджекинг — терпения. Майки не находил себе места, ворчал, бурчал и жаловался на жизнь их грустноглазой лошадке. Он кипел, он бурлил и жалел о том времени, когда был МакГиллом, потому что гораздо легче проявлять дурной нрав, если ты и с виду отвратителен. А теперь что? Согласно Алли, он вроде бы очень даже милый. Милый?! Наверняка она специально сказала так, чтобы насолить ему!

— Я НЕ МИЛЫЙ! — проорал он, обращаясь к Шилох. Та вскинула голову и радостно заржала, как будто ей сказали что-то очень-очень хорошее. Это распалило Майки ещё сильнее. Хотя ему и не хотелось больше быть монстром, спокойно сносить то, что его приговорили к вечной миловидности, своенравный юноша тоже не собирался.

Он взглянул на свою правую руку. Когда-то она была уродливой клешнёй, покрытой такими мерзкими наростами, что о них даже вспоминать тошно. Он сам их вырастил, потому что обладал способностью изменять свою форму по собственному желанию. Это было до того, как Мэри открыла медальон и показала ему тот проклятый портрет, заставивший его вспомнить, кто он такой и как выглядит. Он перевернул руку ладонью вверх и всмотрелся в рисунок линий. От пальцев исходило неяркое послесвечение, но в остальном рука ничем не отличалась от обычной, человеческой. Она совсем не изменилась с того самого момента, когда Майки так неожиданно и не по своей воле превратился из монстра в человека.

А вот изменить свою данную от рождения внешность — совсем другое дело; в один момент это не получается — процесс долгий, едва заметный. На малейшее перестроение в физическом облике у Майки уходили недели упорного труда. Вместе с тем он ещё ни разу не встречал никого, помимо самого себя, кому бы удалось подобное. Конечно, с течением времени все послесветы изменялись, по мере того как забывали свою земную жизнь, но только один — Майки — мог сам выбрать, что и как в себе переделать. Он мог превратить себя во что угодно.

Но так было когда-то. С тех пор, как он стал самим собой, физически он не изменился ни на йоту. «Это всё твоя вина!» — бросил он Алли в один из моментов душевной слабости, но та лишь плечами передёрнула: «Не можешь изменяться? А я при чём? Не надо обвинять меня в своих проблемах!» Оно, конечно, так, но всё равно это была некоторым образом её вина. Чтобы что-то в себе перестроить, Майки было необходимо очень сильно этого захотеть. А поскольку Алли он нравился таким, каким был, то он просто недостаточно сильно хотел меняться.

Но ведь Алли сейчас здесь нет, так ведь? Она ушла скинджекить, практиковаться в своём умении — так почему бы Майки не потренировать своё? Если ему удастся произвести в себе хотя бы крохотную метаморфозу, это докажет, что он не совсем ещё растерял свой талант! Докажет, что Майки МакГилл вовсе не обречён быть симпатяшкой и милашкой по чьей-то злой воле, а остаётся таковым по собственному выбору.

Поэтому Майки решил не терять зря времени и попробовать — всё равно приходится сидеть здесь, на окраине городка, и ждать Алли. Он сосредоточился на руке, стараясь силой мысли и воли модифицировать реальность. Неважно, что и как там у него изменится, главное — изменится. Он так глубоко сосредоточился, что ему показалось, будто даже солнце в небе померкло.

И кое-что случилось!

Кожа между пальцами начала зарастать! Вот это да! Радостное возбуждение Майки росло по мере того, как его пальцы обзаводились перепонкой. Конечно, она доходила только до самого нижнего сустава, но всё же! К тому же превращение случилось гораздо быстрее, чем раньше. Когда он был МакГиллом, то на подобную метаморфозу ему понадобилось бы никак не меньше нескольких дней. Может, то, что он так долго был нелюдью, сделало его более податливым, эластичным?

Всего полчаса без Алли — и вот, пожалуйста, какой блестящий результат!

Вот тут-то его эйфории пришёл конец: великолепное происшествие показало свою мрачную изнанку.

«Означает ли это, что я очень быстро снова стану монстром, если Алли не будет рядом?»

Сквозь растопыренные пальцы он увидел торопящуюся к нему Алли и рефлекторно спрятал руку за спину. Чуть не выругался. Так зазеваться! Едва не попался!

— Пошли отсюда, — сказала его подруга. — Я закончила свои дела.

— Что-то ты долго!

Она пожала плечами:

— Там было много чего интересного почитать. Куча всяких статей…

Майки уже было подумал, что легко отделался, но в эту секунду она спросила:

— А почему ты прячешь руку?

— Вовсе не прячу, — возразил он, однако руку из-за спины не вынул.

В глазах Алли появилось озабоченное выражение — наверно, она вспомнила что-то не очень приятное, случившееся с ней во время скинджекинга.

— Пойдём, пойдём, — заторопилась она. — Что-то мне это место не нравится!

Майки взглянул на лошадь — и в то же мгновение Алли схватила его за руку и выдернула её из-за спины. Он сморщился, сообразив, что его застигли с поличным… Вернее, с поручным. Но к его изумлению, перепонка между пальцев исчезла.

— Хм-м, — протянула Алли. — Ничего. Похоже, правду сказал.

Он сомкнул вместе их ладони, переплетя её пальцы со своими:

— С какой стати мне тебе лгать?

Алли крепче стиснула его пальцы и улыбнулась:

— Ты теперь человек, а люди просто обожают врать!

Они уселись на лошадь, и Майки подумал: он стал куда более похож на человека, чем ему казалось, потому что он не только солгал, но эта ложь сошла ему с рук.

Городишко кончился, пошли поля. Алли и Майки наткнулись на старую сельскую дорогу, которая больше уже не являлась частью живого мира. Здесь Майки пришпорил лошадку, и та пошла рысью, чего никак не могла сделать на мягкой, податливой почве живой земли. Ехать по твёрдой дороге было куда веселей.

Алли сидела у Майки за спиной, и ему нестерпимо хотелось узнать, о чём она думает; потому что хотя она и была совсем близко, ему казалось, будто между ними мили и мили. Он по-прежнему дулся на неё за то, что она бросила его и ушла на скинджекинг, но разумно помалкивал: Алли была самой острой на язык девчонкой, какую он когда-либо встречал, и выиграть в споре против неё у него не было шансов. Она наверняка найдёт тысячу аргументов, почему она имеет право заняться скинджекингом, когда ей заблагорассудится, и оставить его в одиночестве ожидать конца её развлечений. Если уж на то пошло, это же не её вина, что он неспособен делать то же самое!