Ульменета сидела рядом с Ногустой. Антикасу показалось, что Ногуста состарился лет на двадцать. Его черное лицо стало серым, голубые глаза выражали смертельную усталость. Черный меч все еще торчал из его плеча.

— Можешь его вытащить? — спросила женщина Антикаса.

Он положил ребенка на землю и взялся за рукоять. Ногуста сцепил зубы.

— Держись. — Антикас уперся ногой ему в грудь и мощным рывком вытащил меч. Ногуста закричал и обмяк. Ульменета, зажав руками входную и выходную раны, запела молитву.

Антикас отошел к Кебре и пощупал у него пульс. Тот бился сильно и ровно.

— Он просто спит, — сказал, подойдя, Коналин. — Ульменета уже помолилась над ним.

— Это хорошо.

— Ты видел у Зубра крылья? — спросил парень.

— Не было никаких крыльев, — сердито отрезал Антикас. — Такие истории хороши для детей, которые не могут принимать жизнь такой, как есть. Храбрый старик отдал свою жизнь, чтобы спасти других. Он упал с высоты нескольких тысяч футов, и его тело разбилось о камни внизу.

— Зачем он это сделал?

— В самом деле, зачем? Уйди от меня, парень. Не приставай.

Коналин вернулся к Фарис, а вентриец подошел к озеру и напился.

Он не совсем понимал, почему смерть Зубра так поразила его. Этот грубый неотесанный мужлан был не лучше животного — но с креакинами он схватился первый и первый же бросился спасать детей. Всю жизнь Антикаса учили, что благородство заключено у человека в крови. Есть благородные господа, способные мыслить и чувствовать, и есть крестьяне, которые сродни животным. Только человек высокого рода может понять, что такое рыцарская честь.

Самопожертвование Зубра не давало Антикасу покоя, Аксиана — вентрийская принцесса, дитя ее — сын человека, прогнавшего старого солдата со службы. Зубр ничем не был им обязан, однако отдал все ради них.

Все это вызывало у Антикаса беспокойство. Хуже того — бешенство.

Все вентрийские герои были благородными людьми, отважными и полными всяческих добродетелей. Они не рыгали и не почесывали у себя в паху. А может, и почесывали, улыбнулся вдруг Антикас. Коналин спрашивал, правда ли у Зубра выросли крылья. Если они доберутся живыми до конца пути, эта история получит широкую огласку. Антикас сам будет рассказывать ее, и Суфия тоже. Но поверят не ему, а ребенку. Почему? Да потому, что всем хочется верить, будто герои не умирают — они продолжают жить где-то, чтобы со временем вернуться в мир. Лет через сто о настоящем Зубре никто и не вспомнит. Он превратится в златокудрого красавца-юношу, побочного сына вентрийского вельможи. Антикас взглянул на спящую Аксиану. Быть может, в грядущих преданиях Зубр станет ее тайным любовником и отцом ребенка, которого спас.

Когда Антикас вернулся в лагерь, Ногуста спал, а королева проснулась и кормила сына. Ульменета подозвала к себе Антикаса и сказала:

— Рана тяжелая. Я сделала что могла, но он очень слаб, и я не ручаюсь за его жизнь.

— Зато я ручаюсь. Он боец и так просто не сдастся.

— Боец стар, и его мучает не только рана, но и горе. Зубр был его другом, и он знал, что тот умрет.

— Да, он знал, — кивнул Антикас. — Что требуется теперь от меня?

— Ты должен довести нас до Лема.

— Почему этот заброшенный город так важен? Что можем мы найти в его руинах?

— Приведи нас туда — и увидишь. У нас есть еще час времени, а потом я разбужу спящих.

Антикас увидел кровоподтек у нее на виске и сказал:

— Удар был жестокий. Как ты себя чувствуешь?

— Тошнит немного, но жить я буду, Антикас Кариос, —устало улыбнулась она. — У меня есть карты — не хочешь ли взглянуть?

Он развернул одну, и Ульменета придвинулась к нему.

— Вентрийская армия идет вот отсюда, — показала она. — Они движутся серпом, полагая, что мы будем прорываться к морю. Еще два дня, и они перекроют все дороги, ведущие к Лему.

— На этой карте не указан масштаб. Я не могу сказать, как далеко нам до города.

— Меньше сорока миль на юго-запад.

— Я обдумаю, как лучше туда проехать. — Антикас бросил взгляд на Аксиану, которая сидела далеко и не могла их слышать. — Для нас и для всего мира было бы лучше, если бы Зубр прыгнул в пропасть вместе с ребенком.

— Нет, — возразила Ульменета. — Повелитель демонов уже начал Великое Заклятие. Смерть ребенка завершила бы его, принесли бы дитя в жертву или нет.

Антикаса пробрала дрожь, и он отвернулся, вспоминая, как его пальцы тянулись к горлу ребенка.

— Что ж, — сказал он наконец, — это придает глянец гибели старика.

— Такой подвиг не нуждается в глянце.

— Пожалуй. — Антикас отошел, и маленькая Суфия, сидевшая с Коналином и Фарис, подбежала к нему.

— А он прилетит к нам опять? Я буду смотреть на небо — вдруг его увижу?

— Да, он прилетит, — ответил Антикас. — Когда будет нужнее всего.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Ногуста смутно сознавал, что едет верхом на коне. Кто-то сидел позади, удерживая его в седле. Открывая глаза, он видел их отряд, медленно пересекающий зеленую долину. Впереди ехал Антикас Кариос на Звездном. Ногуста ощутил раздражение, но потом вспомнил, что сам велел вентрийцу взять его коня. Звездный горяч, и Ногуста в таком состоянии не усидел бы на нем.

Руки, поддерживающие его, были тонкие, женские. Он погладил их и шепнул:

— Спасибо.

— Может быть, остановиться, чтобы ты отдохнул? —спросила его Ульменета.

— Нет. — В глазах у него потемнело, и он привалился к женщине.

Зубра больше нет, с острой болью вспомнил он. Мерный ход коня укачал его и погрузил в воспоминания о прошлом. День проходил как в тумане. На привале Кебра помог ему слезть. Ногуста сознавал только, что солнце светит ему в лицо, а трава холодит спину. Как хорошо. Заснуть бы и никогда больше не просыпаться. Где-то плакал грудной младенец, и детский голосок что-то пел. Кажется, эту девочку задавила повозка? Нет, конечно, нет. Хорошо, что она жива — точно камень свалился с души.

Кто-то пришел и стал кормить его густой похлебкой. Он помнил ее вкус, но не знал, кто его кормит и почему он не может есть сам.

Потом он увидел отца. Они все сидели в большой комнате — братья, сестры, мать и старая тетка. «Сейчас я покажу вам фокус», — сказал отец и встал со своего любимого кресла, обитого конской шкурой. Он снял с шеи свой талисман, и длинная цепочка блеснула золотом при свете лампы. Подойдя к старшему из братьев, отец попробовал накинуть цепь ему на шею, но цепь вдруг уменьшилась, и голова не пролезла. Такой же фокус он проделал с каждым из братьев и наконец подошел к Ногусте. Цепь наделась без труда, и талисман лег на грудь мальчика.

«В чем же тут секрет?» — спросил старший брат.

«Секрета нет, — ответил отец. — Талисман сделал свой выбор, только и всего».

«Так нечестно. Наследник я, и талисман тоже должен быть моим».

«Я не был наследником, однако он выбрал меня», — заметил отец.

«А как он выбирает?» — спросил самый младший.

«Не знаю. Его сделал наш предок, который был выше любого из королей».

Ночью в их спальне старший брат ударил Ногусту по лицу. «Он должен принадлежать мне. Отец нарочно это сделал, потому что любит тебя больше».

Ногуста до сих пор чувствовал боль от его удара, только теперь она почему-то переместилась в плечо.

Снова оказавшись верхом на коне, он открыл глаза и увидел звездное небо. Над горами взошел молодой месяц, точь-в-точь такой, как на его талисмане, — только без золотой руки, которой следовало держать его. Высоко в воздухе скользила на белых крыльях сова. Белые крылья…

— Бедный Зубр, — сказал вслух Ногуста.

— Теперь он обрел покой, — ответила сзади Ульменета, каким-то образом преобразившаяся в Кебру.

— Как это ты так? — пробормотал Ногуста и снова уснул.

Проснулся он у костра. Кебра снова стал Ульменетой, и она, приложив руку к его ране, тихо пела какие-то слова.

Перед глазами у него плавала размытая фигура. Ногуста погрузился в глубокий сон и увидел себя на Длинном Лугу около дома. Он слышал, как поет мать на кухне, а рядом с ним сидел высокий человек, тоже чернокожий, но незнакомый ему.