Три дня они ехали, забираясь все выше, пересекая ручьи и реки. Над ними пролетали дикие гуси, держа путь в теплые страны. В воде бобры, сражаясь с течением, строили свои плотины. Раны Киалла быстро заживали в чистом горном воздухе, и он повесил на пояс саблю Логара.

В пути они почти не разговаривали, а ночью, у костра, Чареос сидел задумавшись, глядя на север.

— Куда мы едем? — спросил Киалл на пятое утро, когда они седлали коней.

— Мы едем в поселок, называемый Горный Трактир, — помолчав, сказал Чареос. — Там мы пополним свои припасы. После этого я поеду на юг через степь. Без тебя, Киалл.

— Вы не поможете мне освободить Равенну? — Юноша заговорил об этом впервые после их отъезда из города.

Чареос затянул подпругу и повернулся к нему лицом:

— Ты не знаешь, в какую сторону они поехали. Не знаешь имени их вожака. Быть может, женщины уже проданы. Это гиблое дело, Киалл. Оставь свою затею.

— Не могу. Я люблю ее, Чареос. С детства люблю. А вы любили когда-нибудь?

— Любовь — это для дураков. Прилив крови к чреслам и ничего более — ни тайны, ни магии. Найди себе другую, парень. Твоя уже прошла через дюжину мужиков — и, может быть, это ей даже понравилось.

Киалл побелел, и сабля Логара свистнула в воздухе.

Чареос отскочил.

— Какого черта?

— Сейчас же возьми свои слова обратно! — потребовал Киалл, подступая с саблей к его горлу.

— Зачем? Я всего лишь открыл тебе глаза. — Сабля устремилась вперед, и Чареос, отшатнувшись, достал свою. — Не дури, мальчик. Ты не настолько оправился, чтобы драться со мной — да я тебя и здорового изрубил бы на куски.

— Возьми свои слова обратно.

— Нет. — Парень ринулся на него, но Чареос с легкостью парировал удар, а Киалл потерял равновесие и брякнулся наземь, выронив саблю. Он потянулся за ней — Чареос прижал клинок сапогом. Юноша, привскочив, боднул Чареоса головой в живот, и оба упали. Киалл двинул Чареоса в подбородок. Второй удар бывший монах отразил, но третий оглушил его, и он выпустил саблю. Киалл мигом схватил ее и вскочил на ноги. Чареос тоже попытался встать, но было поздно: острие собственной сабли уперлось ему в горло.

— Лихой же ты парень, — проговорил он.

— А ты ублюдок. — Киалл уронил саблю на снег и отвернулся. Раны у него на спине открылись, и кровь ломаными линиями проступила сквозь рубаху.

Чареос встал и убрал саблю в ножны.

— Ладно, прости, — сказал он, и у Киалла поникли плечи. Чареос подошел к нему. — Я говорю искренне. Я не слишком-то люблю женщин, но знаю, что такое любовь. Давно вы женаты?

— Мы не муж и жена.

— Значит, жених и невеста?

— Нет.

— Как же тогда?

— Она собиралась замуж за другого. Его отцу принадлежит все восточное пастбище — это удачное замужество.

— Но любила она тебя?

— Нет, — признался Киалл. — Нет, никогда не любила. — И он сел на коня.

— Не понимаю. Ты собрался освобождать женщину, которая тебя не любит?

— Скажи мне опять, что я дурак.

— Нет-нет, прости меня за эти слова. Я старше тебя, Киалл, и ни во что уже не верю. Но мне не следовало насмехаться над тобой. Я не имел на это права. А что же ее жених? Он погиб?

— Нет. Он уже уговорился с отцом Равенны и теперь женится на ее младшей сестре, Карин, — ее не взяли.

— Недолго же он печалился.

— Он никогда ее не любил, просто она красивая и отец у нее богатый — разводит свиней, скот и лошадей. Сам урод уродом, но дочки у него словно с неба слетели.

Чареос подобрал саблю Киалла и подал ему рукоятью вперед.

— Что проку носить ее на себе? — сказал юноша. — Я не умею с ней обращаться.

— Ты не прав, — улыбнулся Чареос. — У тебя твердая рука, верный глаз и гордое сердце. Не хватает только школы. Я буду учить тебя, пока мы ищем Равенну.

— Ты едешь со мной? Но почему?

— Дареному коню в зубы не смотрят. — Чареос сел в седло. Серый задрожал. — О нет, — прошептал Чареос. Серый лягнул задними ногами и стал свечкой. Чареос пролетел над его головой и грохнулся на снег. Серый подошел и стал над ним. Чареос поднялся и снова сел верхом.

— Экая скотина, — сказал Киалл. — По-моему, он тебя не любит.

— Ошибаешься, мальчик. Человека, которого он не любил, он затоптал насмерть.

Чареос тронул коня каблуками и поехал на юг.

Все утро он держался на несколько корпусов впереди, зная, что ничего не может сказать Киаллу так, чтобы тот понял. Он мог бы рассказать об одном ребенке, у которого тридцать лет назад не было надежды, и о воине по имени Атталис, который спас его и стал ему отцом. Мог бы рассказать о матери, которую тоже звали Равенна, гордой, отважной женщине, которая отказалась покинуть обожаемого ею мужа даже ради любимого сына. Но рассказать все это значило раскрыть тайну, которой Чареос стыдился, — признаться, что не выполнил долг, нарушил обещание. Свежий ветер холодил кожу, пахло лесом, и в воздухе висел снег. Чареос взглянул на небо.

Нет, ничего он не скажет Киаллу. Пусть мальчик побудет счастливым. Легендарный Мастер Меча согласился сопровождать его, и теперь он уверен в успехе.

Чареос думал о крестьянской девушке и о влюбленном в нее Киалле — влюбленном беззаветно, как он сам когда-то в Туру. Когда-то? Он и теперь, после всех страданий и обид, пошел бы за Туру в огонь, будь у нее в нем нужда. Но она не нуждалась в нем... никогда.

Дочь свиновода — вот кто теперь в нужде. Чареос оглянулся на Киалла — тот улыбнулся и махнул ему рукой.

Снова обратив взор вперед, к горам, Чареос вспомнил тот день, когда Тура ушла от него. Он сидел один в маленьком дворике за домом. Солнце садилось за тучи, поджигая их красным огнем. Потом к нему пришел Финн. Лучник сел рядом на каменную скамью.

«Она тебя не любила, — сказал он, и Чареос расплакался, как ребенок. Финн, помолчав, положил руку ему на плечо. — Мужчины мечтают о разном, Мастер Меча. О славе, которая никогда не приходит, о богатстве, которое нам недоступно. Но сумасброднее всего мечта о любви, о большой и верной любви. Отрекись от нее». «Не могу». «Тогда не показывай виду: войско ждет, и путь до Бел-Азара долог».

3

Олень, опустив голову в ручей, лакал чистую воду. Что-то ударило его в бок. Он вскинул голову, и стрела вонзилась ему в глаз, поразив мозг. Передние ноги подогнулись, изо рта выступила кровь, и он упал.

Двое охотников вышли из засады и двинулись через ручей к убитому зверю. На обоих была одежда из оленьих шкур, украшенная кистями и бисером, в руках они держали тугие луки из вагрийского рога. Тот, что помоложе — стройный, светловолосый, с ослепительно голубыми глазами, — стал на колени рядом со зверем и вскрыл артерию у него на горле. Другой, повыше ростом, с окладистой бородой, стоял, оглядывая подлесок.

— Нет тут никого, Финн, — сказал младший. — Ты стареешь, и тебе начинает мерещиться разное.

Старший тихо выругался.

— Я чую этих ублюдков. Не знаю, чего им тут надо — поблизости ни добычи, ни женщин, но они тут, это точно. Паскудные надрены!

Младший выпотрошил оленя и начал свежевать его двуострым охотничьим ножом. Финн стоял настороже, наложив стрелу на лук.

— У меня из-за тебя руки трясутся, — сказал молодой.

— Ты со мной уже двадцать лет, Маггриг, а следы до сих пор читаешь, как слепой книгу.

— Да ну? А кто в прошлом году заявил, что Покрытые Узорами вышли на охоту? Мы караулили четыре дня, но охотники за головами так и не появились.

— Они были здесь — просто не захотели нас убивать. Скоро ты кончишь обдирать этого зверя?

Не успел Финн закончить фразу, как из кустов по ту сторону ручья вышли четверо, вооруженные луками и мечами — но стрелы не лежали на тетивах, и мечи остались в ножнах.

— Эй, не хотите ли поделиться? — крикнул худощавый бородач.

— Нам нужно делать запасы на зиму, а олени в эту пору попадаются не часто, — ответил Финн.

Коленопреклоненный Маггриг спрятал нож, взял лук и вынул стрелу из колчана.