Он так и не увидел, как Алли оттолкнула Милоса.
Он так и не услышал, как она сказала ему «нет».
Им владели невыносимые скорбь и бешенство, и однако в них было нечто знакомое: именно в такое неистовство он частенько впадал, будучи капитаном «Сульфур Куин». И пока Майки бежал, не помня себя, ярость одержала над ним верх и преобразила его в некое новое существо.
Его бешенство гигантскими раскалёнными иглами вырвалось из его кожи. Его ярость прорезалась острейшими акульими зубами — они множились, нарастали ряд за рядом, и когда они больше не помещались во рту, рот растянулся в пасть. Его ревность превратила глаза Майки в узенькие, горящие огнём щели, а его боль одела его вместо кожи в панцирь, твёрдый, как сталь.
Теперь, когда Майки облачился в ощетинившуюся остриями броню, он стал похож на средневековую булаву, однако это не заставило его замедлить бег. Каждый раз, когда он опускал на землю закованную в панцирь ногу, земля содрогалась, в ткани живого мира расходилась сейсмическая зыбь, и в окрестностях Нэшвилла произошло землетрясение, которого никто не ожидал. [68] Майки, заключённый в свой бронированный экзоскелет, мчался обратно, в Нэшвилл — прямиком на старую фабрику, обиталище тамошних послесветов.
Когда перед бедными детьми предстало это извращённое, ужасающее существо, они не знали, куда кинуться. Одни бросились врассыпную, другие застыли на месте, третьи упали на пол, закрывая голову руками, как будто наступил конец света.
Майки открыл рот, чтобы заговорить, но не смог произнести ни слова. Вместо этого через разверстую пасть он выблевал всего себя, в буквальном смысле вывернувшись наизнанку. Панцирь сложился позади него и внутрь него, обратился в искорёженный скелет, на котором дрожала вспухшими венами и вздувшимися жилами внутренняя сущность Майки — чудовищная насмешка над истинной плотью. Всё его тело стало одной сплошной открытой раной.
— Я МакГилл! — взревел он ужасающим голосом, от которого затряслась земля. — Я МакГилл! Воззрите на меня и трепещите!
И они затрепетали.
Часть ТРЕТЬЯ
Великий Белый город
В своей книге «Всё, что говорит Мэри — чушь» Алли-Изгнанница излагает следующие соображения:
«Я не знаю, приходим ли мы в Междумир по ошибке или благодаря чьему-то умыслу. Одни скажут, что мы попросту заблудились, потерялись в трещинах холодной, бесчувственной Вселенной, другие заявят, что нас избрала и поместила сюда некая всемогущая длань, и тем самым будут оправдывать любые свои действия Господней волей.
Неважно, является ли моя способность к вселению в чужие тела случайной или намеренной. Важно другое: я видела свет в конце туннеля и знаю — Вселенная не холодна. Я читала пророчества; они — свидетельства того, что мы не одиноки. Я видела послесветов, которые держали свои монетки и вспоминали, кто они, а потом завершали свой путь там, куда уходят все.
Я видела достаточно, чтобы понять: за Междумиром лежит что-то ещё, но природа этого Запределья — такая же загадка для нас, как и для живых.
Поэтому остерегайтесь тех обитателей Междумира, которые утверждают, что им известна воля Господня, ибо они ничем не отличаются от тех, кто считает Вселенную холодной и бездушной. И то, и другое утверждение — лишь две стороны одной монеты, и это не та монета, которая поможет вам в достижении вашей цели».
Глава 16
Грандиозный план Мэри
Будет неправдой утверждать, что Мэри Хайтауэр с самого начала планировала все те предприятия, в которые она вскоре пустится — и добьётся успеха, — как и всё то, что она в недалёком будущем попытается осуществить. Идеи рождались, планы расцветали, старели, увядали и умирали — в Междумире многое идёт точно так же, как в мире живых.
Когда Мэри жила в небоскрёбе на Манхэттене, она посвящала себя тому, что брала под своё крыло бесприютных послесветов и находила им занятие, которому они будут предаваться изо дня в день до конца времён. Она верила, что это — благородное призвание. Но Ник заворожил её подопечных этими отвратительными монетами, а затем спровадил всех в тот таинственный свет в конце туннеля, из которого не возвращаются.
Мэри не винила детей: кто же может противиться зову такой могущественной тайны? Это всё Ник — его ограниченность, безответственность, недомыслие! Она поражалась: какой колоссальный вред один-единственный индивид смог причинить её отлично управляемой, благоустроенной маленькой вселенной!
Она ненавидела Ника с яростью и страстью, которые могли сравняться по силе только с той любовью, которую она испытывала к этому юноше; и непрекращающееся противостояние взаимоисключающих эмоций делало невозможным возвращение к прошлому, к тому, как всё шло раньше. С другой стороны, Мэри готова была признать, что всё же кое-чем обязана Нику: если бы он не вырвал её детей из Междумира, она, Мэри, так и осталась бы в плену собственного Ритуала, не поднялась бы над своим раз и навсегда заведённым порядком; она никогда не охватила бы более широкой картины и в её голове не сложился бы Великий План.
Безусловно — она и теперь будет собирать и оберегать послесветов; однако эта задача скоро станет лишь малой частью замысла — замысла столь грандиозного, что при думах о нём у самой Мэри каждый раз кружилась голова.
Правда, в то время, когда она прибыла в Чикаго, этот замысел был ни чем иным, как неясным намёком на задумку, зёрнышком, из которого только-только проклюнулся зелёный росток. Ей ещё предстояло обнаружить, насколько глубокие корни оно пустит и какая из него вырастет обильная поросль.
Глава 17
Владыка Смерти
Репутация Мэри всегда бежала впереди неё. Впрочем, это сама Мэри подталкивала её своей властной рукой. Пока «Гинденбург» неторопливо плыл в небесах, Мэри высылала вперёд специальных эмиссаров с экземплярами своих многочисленных опусов. Эмиссары затем должны были предусмотрительно распространять молву о ней, рассказывая истории из её жизни каждому, кто соглашался послушать — то есть, фактически, всем, потому что абсолютно все послесветы обожают слушать истории. Апостолы Мэри были рады разносить повсюду сказки о её бесчисленных подвигах и творимых ею чудесах. И если, слушая рассказы, детишки не разевали рты в изумлении, то при виде огромного воздушного корабля, спускающегося с небес, будьте покойны — челюсти отвисали поголовно у всех.
Поскольку Мэри высоко ценила честность, она настаивала, чтобы её эмиссары рассказывали только правду. Конечно, она отбирала своих посланцев доброй воли крайне тщательно, из числа своих самых верных сторонников, зная, что такие будут подавать её в наиболее выгодном свете.
Эмиссары прибыли в Чикаго несколькими неделями раньше своей госпожи; так что когда «Гинденбург» завис над озером Мичиган, во всём городе не осталось ни одного послесвета, который не слышал бы её имени и не размышлял, правду ли говорит о ней молва.
Мэри попросила Спидо облететь город три раза, чтобы все обитатели междумирного Чикаго увидели её корабль. У Спидо душа была явно не на месте.
— Вы уверены, что хотите этого? — спросил он Мэри — один раз, второй, третий, как будто его вопросы могли заставить её изменить свои замыслы. — Мы послали сюда массу ребят, и никто из них не вернулся! Должна же этому быть причина!
— Вот и узнаем.
Пока они делали над городом второй круг, Мэри решала, куда им приземлиться. Благодаря великому чикагскому пожару [69] в городе хватало мёртвых пятен, но одно из них было особенно примечательным. Мэри определила его как территорию Всемирной чикагской выставки 1893-го года. Такого гигантского мёртвого пятна ей встречать ещё не доводилось — более мили в поперечнике! — и даже с отсюда, с высоты, она видела, что пятно буквально кишит послесветами.