Зверь Хаоса остановился, глядя на человечка. У Зибена пересохло во рту, и он слышал стук собственного сердца.

Калит заговорил густым, рокочущим басом, с трудом ворочая длинным языком:

— Отойди, брат. Я пришел не за тобой. Топор загорелся красным как кровь огнем. Друсс стоял, держа Снагу обеими руками.

— Отойди, — повторил Калит, — иначе мне придется убить тебя!

— Не дождешься, — сказал Друсс.

Чудовище замахнулось лапой. Друсс припал на одно колено и кроваво-красным топором нанес удар. Лапа упала наземь, Калит отшатнулся. Вместо крови из раны повалил маслянистый дым. Зверь изрыгнул из пасти огонь, направив его на человека. Друсс не отступил, устремился навстречу пламени, держа Снагу высоко над головой. Топор описал смертоносную дугу — и обрушился Калиту на грудь, сокрушил грудину, распорол от глотки до паха.

Из Калита хлынуло пламя, охватило воина. Друсс зашатался, зверь упал — и даже Зибен, сидевший футах в тридцати от него, услышал, как содрогнулась при этом земля.

Подул ветер и развеял дым. От Калита не осталось и следа.

Зибен бросился к Друссу. Борода и брови воина его опалены, но на коже не осталось ожогов.

— Клянусь богами, Друсс, — завопил Зибен, хлопая друга по спине, — я сложу об этом песню, которая принесет нам и славу, и богатство!

— Он убил Оликвара, — сказал Друсс, освобождаясь от объятий и роняя топор. Горбен подошел к ним.

— Это был благородный поступок, друг мой. Я никогда не забуду, что обязан тебе жизнью. — Император нагнулся и поднял топор, снова ставший серебряным с чернью. — Это колдовское оружие, — прошептал он. — Я дам тебе за него двадцать тысяч золотом.

— Он не продается, государь, — сказал Друсс.

— А я думал, ты любишь меня, Друсс.

— Это верно, парень, поэтому я его тебе и не продам.

Холодный вихрь пронесся по пещере. Аниндаис отшатнулся от алтаря, Старуха встала со своего места за золотым кругом.

— Что случилось? — спросил он. — Я видел — воин убил зверя. Нельзя ли послать другого?

— Нет. И он не убил его, а лишь отправил обратно в преисподнюю.

— И что же дальше?

— Теперь нужно заплатить Калиту за услуги.

— Ты сказала, платой послужит кровь Горбена.

— Однако Горбен жив.

— Я не понимаю тебя. Почему здесь так холодно? На Аниндаиса упала тень, и он увидел над собой огромную фигуру. Когти устремились вниз, разодрав ему грудь.

— Даже ума — и того нет, — молвила Старуха, повернувшись спиной к вопящей жертве. — Ах, Друсс, — прошептала она, опустившись на старый плетеный стул, — напрасно я не дала тебе умереть там, в Машрапуре.

Глава 6

Ровена открыла глаза. Мишанек сидел у ее постели в парадных доспехах из бронзы и золота, в шлеме с красным гребнем и покрытыми эмалью лицевыми щитками, в панцире с символическими узорами.

— Какой ты красивый, — сонно сказала она.

— Это ты у меня красавица. Она потерла глаза и села.

— Зачем ты надел эти доспехи? Они не так прочны, как твой старый железный панцирь.

— Это поднимет ребятам дух. — Мишанек поцеловал жену в ладонь и направился к двери. На пороге остановился и сказал, не оглянувшись: — Я оставил для тебя кое-что в моем кабинете. Завернуто в бархат. — И ушел.

Вскоре появился Пудри, неся на подносе три медовые лепешки и кубок с яблочным соком.

— Хозяин сегодня великолепен, — сказал он, и Ровена прочла грусть на его лице.

— Что с тобой, Пудри?

— Не люблю, когда люди воюют. Столько крови, столько боли. А еще хуже, когда надобность в сражении давно отпала. Нынче люди будут умирать ни за что ни про что. Жизни их будут гаснуть, словно свечи в полночь — а чего ради? И хоть бы этим дело кончилось — так ведь нет. Когда Горбен соберется с силами, он нанесет ответный удар по Наашану. Суета сует! Быть может, мне не дано этого понять потому, что я евнух.

— Ты прекрасно все понимаешь. Скажи, я была хорошей пророчицей?

— Об этом меня не спрашивай. Это было давно и быльем поросло.

— Мишанек велел тебе не говорить со мной об этом? Пудри угрюмо кивнул

— Он сделал это из любви к тебе. Твой Дар чуть не убил тебя, и Мишанек не хотел, чтобы ты опять страдала. Твоя ванна готова. Такая горячая, что пар идет, и я сыскал немного розового масла, чтобы подбавить в воду.

Час спустя Ровена, выйдя в сад, увидела, что окно в кабинете Мишанека открыто. Это был непорядок — там хранилось много бумаг, и сквозняк мог разбросать их по комнате. Она вошла в кабинет, закрыла окно и увидела на дубовом столе маленький пакет, обернутый, как и сказал Мишанек, в пурпурный бархат.

Ровена развернула ткань. Внутри оказалась деревянная шкатулка. Она подняла крышку и увидела простенькую, незатейливую брошь: мягкие медные нити, сплетенные вокруг лунного камня. У Ровены внезапно пересохло во рту. Разум говорил ей, что она видит эту брошь впервые, но где-то в глубине души прозвенел тревожный колокольчик, сказав ей: «Это мое!»

Правой рукой она медленно потянулась к брошке — и замерла, не коснувшись лунного камня. Отошла назад, села.

В комнату вошел Пудри.

— Ты носила ее, когда я впервые тебя увидел, — тихо сказал он.

Ровена молча кивнула. Пудри подошел и подал ей письмо, написанное твердым, четким почерком Мишанека.

Приветствую тебя, возлюбленная !

Я хорошо владею мечом, но сейчас отдал бы душу за то, чтобы столь же хорошо владеть словом. В тот давний год, когда ты лежала при смерти, я позвал трех чародеев запереть твой дар. Сделав это, они заодно заперли и двери твоей памяти.

Они сказали мне, что эта брошка — дар любви. Ключ к твоему прошлому и надежда на будущее. Из всех страданий, что я испытал, нет горшего, чем знать, что в твоем будущем не будет меня. Но я любил тебя и не изменил бы ничего, что было. Если бы каким-то чудом мне дозволено было вернуться в прошлое, я поступил бы так же, даже зная, чем все это кончится.

Ты свет моей жизни и любовь моя.

Прощай, Патаи. Пусть твой путь будет легким, а душа познает радость.

Письмо выпало у нее из рук. Пудри коснулся легкой ладонью ее плеча.

— Возьми брошку, госпожа Она покачала головой.

— Он готовится к смерти.

— Да. И он просил меня уговорить тебя взять эту брошь Он очень этого желал. Не отказывай же ему!

— Хорошо, я возьму, — торжественно произнесла она, — но когда он умрет, я умру вместе с ним.

Друсс сидел в опустевшем лагере и смотрел, как штурмуют стену. С этого расстояния идущие на приступ казались букашками, взбирающимися по крохотным лесенкам. Он видел, как падают вниз тела, слышал звук боевых рогов, а порой ветер доносил до него пронзительные крики раненых.

Зибен был рядом с ним.

— В первый раз на моей памяти ты не полез в драку, Друсс. Размяк, что ли, на старости лет?

Друсс, не отвечая, смотрел светлыми глазами на стену, из-под которой пробивался дым. Дерево в подкопе уже подожгли — скоро стена рухнет у основания. Дым сделался гуще. Атакующие отошли назад в ожидании обвала.

Время тянулось медленно в тишине, воцарившейся над равниной. Дым сгустился еще больше, а потом стал таять. Ничего не произошло.

Друсс взял топор и встал. Зибен последовал его примеру.

— Не получилось, — сказал поэт.

— Дай срок, — проворчал Друсс и зашагал вперед.

Они остановились ярдах в тридцати от стены, где стоял Горбен со своими офицерами. Никто не разговаривал.

Зубчатая щель, черная, как паучья нога, пробежала по стене, и раздался громкий треск. Щель стала шире, с ближней башни рухнул огромный кусок кладки. Защитники начали покидать стену. Появилась вторая трещина, потом третья. Обширный участок стены обвалился. Высокая башня перекосилась вправо и сползла в провал, подняв облако пыли. Горбен прикрыл рот плащом, выжидая, когда пыль осядет.