В свою бытность монстром он сам занимался ловлей ничего не подозревающих послесветов. Бывало, он подолгу не проверял свои ловушки. Его не заботило, что захваченная душа, возможно, сидит там неделями или месяцами, и уж конечно, МакГилл не испытывал ни вины, ни раскаяния, когда пленника, наконец, притаскивали к нему.

«Выясни, что они умеют, и заставь их делать это!» — так он приказывал Урюку, своему старшему помощнику. Если пленная душа на что-то годилась, то она становилась членом команды МакГилла. Если же у пленника не было никаких полезных навыков, его или её подвешивали в трюме, словно окорок.

А теперь Майки сам сидел в ловушке, и монстра, который пришёл бы и сделал его своим рабом, не предвиделось.

«Получил по заслугам!» — так сказала бы Алли, окажись она здесь. Она бы назвала это «высшей справедливостью» или ещё чем-то столь же обидным, а он, Майки, конечно, огрызался бы и рычал; но в глубине души он сознавал, что это верно. В Междумире, как и в мире живых, что посеешь, то и пожнёшь, а Майки МакГилл в своё время много чего нехорошего насеял.

Над его головой, в небе живого мира, собрались грозовые облака, и из них хлынул ливень. Разумеется, Майки не грозило промокнуть, дождь проходил сквозь него и только щекотал внутренности. Очередное издевательство со стороны мира плоти.

Ну что ж, если Алли права и мироздание действительно устроено справедливо, то ничего удивительного в том, что ключ, брошенный Кларенсом, улетел невесть куда. Потому что Майки лгал старику. Он вовсе не собирался выручать того из беды. Если бы он открыл замок, убрал цепь и разъял соединённые пружинами решётки, то тут же задал бы стрекача — только его и видели.

Майки сознавал, что его поступки могут оказать влияние на мир в общем и на его собственную судьбу в частности — но касается ли то же самое его намерений? Можно ли осудить его не за то, что он сделал, а за то, что только собирался совершить? Говорят, дорога в ад выложена благими намерениями, но как насчёт дурных? Они-то уж наверняка приведут тебя в ад гораздо быстрее. Или как?

Ему не дано было знать, отчего он попал в эту клетку — было ли это просто невезение или так распорядился некий могущественный судия. В любом случае, результат один: Майки МакГилл вынужден был теперь поразмыслить о том, кто он, что совершил и что может с ним статься, если ему когда-нибудь удастся освободиться из этой клетки. Юноша понимал: до праведника ему, конечно, далеко, но всё же, должно быть, есть в нём что-то хорошее, раз его полюбила такая девушка, как Алли. Наверно, обратный путь к ней ему придётся таки выложить добрыми намерениями... А значит, не все добрые намерения мостят дорогу в ад; так что с Майки было ещё не всё потеряно — была надежда и в этом мире, и, возможно, даже и в следующем...

Дождь лил всю ночь и утих лишь к рассвету, когда робкая заря пробилась сквозь завесу туч на горизонте. И вот тогда-то Майки преобразовал свою кисть в клешню, а указательный палец — в острый коготь. Затем вставил кончик когтя в замочную скважину и принялся крутить.

Раньше Майки никогда не приходилось ковыряться в замках, и навыков в этой области у него не было, но он не сдавался — день за днём он продолжал трудиться, придавая когтю различные формы, и знай себе теребил замок и так, и этак. Он не ведал усталости и уступать не собирался.

Потому что если есть во вселенной высшая справедливость, она не допустит, чтобы он торчал в этой клетке до скончания времён.

*** *** *** *** ***

В своей книге «Осторожно — тебя касается!» Мэри Хайтауэр говорит о бандах бродячих послесветов следующее:

«Ни для кого не секрет — в Междумире, как и в мире живых, есть дети-дикари, частенько сбивающиеся в небольшие, но очень неприятные облака. Эти банды беспризорных послесветов, однако, следует приручать — как при помощи любви, так и применяя силу. При встречах с ними надо отставить в сторону брезгливость и постараться научить дикарей отличать плохое от хорошего. Разве что, конечно, их будет слишком много. В этом случае более разумным способом действий представляется отступление».

Глава 13

Конец дороги

Железная дорога, которая вела дальше на запад, была живой.

Иными словами, рельсы принадлежали живому миру, а значит, единственное место, куда они могли завести поезд-призрак — это центр Земли. Однако от них отходило ответвление, уводящее на юг. Ну что ж, на безрыбье... И они повернули на юг. Осторожно, черепашьим шагом въехали в Техас, проползли через Даллас. Но там тоже не оказалось ни одной мёртвой ветки, идущей в западном направлении.

— Уверен — где-нибудь в Остине или Сан-Антонио мы найдём какой-нибудь путь на запад, — с некоторой долей убеждённости сказал Спидо Милосу. — Думаю, я жил в Остине. А может, меня так звали — Остин? Кто его знает... Когда я умер, я был в Нью-Джерси. По крайней мере, думаю, что в Нью-Джерси. Ты как считаешь — могли люди из Нью-Джерси назвать своего сына Остином?

Когда бы Милос ни заявлялся в кабину машиниста, Спидо всегда превращался в балаболку. Наверно, это происходило потому, что пока поезд был на ходу, Спидо не с кем было перекинуться словом. Бедный Милос. Он не мог выбраться из кабины и отправиться обратно в вагон-салон, пока поезд не остановится. Деваться ему было некуда, волей-неволей приходилось выслушивать излияния машиниста, и Спидо об этом прекрасно знал.

— Если б ту церковь не спихнули с рельс, — разглагольствовал Спидо, — я бы всё равно нашёл столько рельсов в сборке со шпалами, что хватило бы построить обводной путь — я же лучший искатель, я много чего находил, а потом менял на то на сё... Ведь это я выменял «Гинденбург»! Он был мой, не Мэри — но ты же об этом знаешь, да? Теперь он, наверно, ничей, плывёт себе в небе куда придётся, без пилота... Ведь что самое хорошее в дирижабле? Что ему не нужны рельсы. Эх, если бы не этот вшивый ветер, то мы бы прибыли на место уже несколько месяцев назад, где бы это «место» ни находилось...

Милос решил, что пора остановить поезд — дать детишкам поиграть, а заодно самому отдохнуть от Спидо.

На всех остановках — а их они делали не меньше двух в день — Милос в обязательном порядке прохаживался между играющими детишками, строя из себя Мэри. То одобрительно похлопает кого-нибудь по спине, то ещё что-нибудь в таком же роде. Детишки, как правило, старались увернуться.

— Это место, куда нас хочет привести Мэри, — всё время спрашивали они его, — оно далеко?

Он старался отвечать им так, как, по его разумению, ответила бы Мэри:

— Ни расстояние, ни время не играют для нас роли. Мы послесветы.

Такую отговорку от Мэри дети, возможно, и приняли бы, но от Милоса... Они лишь смотрели на него, словно ожидая, когда же он выскажется по существу. Вскоре ему стало ясно, что очки, которые он набрал в их мнении, столкнув с пути ту церквушку, уже успели значительно поубавиться. Возобновилось дезертирство. Поезд двигался, но дети всё равно бежали, словно крысы с тонущего корабля.

При каждой остановке, неважно, длинной или короткой, Джил настаивала на «жатве». Иногда Милос разрешал, иногда нет, но если они предпринимали поход, строгий приказ всегда гласил: одна душа на каждого скинджекера.

— А давайте брать ш шобой других пошлешветов на подмогу, — предложил Лосяра.

— Точно, точно, — поддакнул Хомяк. — Мы нужны только, чтобы делать их мёртвыми, а выбить их из туннеля может кто угодно, кто угодно.

— Они правы, — сказала Джил. — Если мы будем приводить с собой десяток парней, то сможем забирать на десяток больше!

Милос даже не удостоил эти предложения ответом. Его бы вполне устроило, если бы эта троица вообще убралась бы куда подальше. Особенно он был бы счастлив никогда больше не видеть Джил. Что до Лосяры с Хомяком, то он водил с ними компанию исключительно потому, что другой не было. Их общество он приятным не находил, так что пусть бы катились на все четыре стороны.