Потому что истории Фама – это была натяжка. Он честно верил в них, но она не могла вообразить, как один человек мог столько видеть, столько совершить. Там, на Ретрансляторах, она говорила, что его память – это синтетика, шуточка Старика. Она сказала это в приступе необоримой злости, и больше всего на свете ей бы хотелось, чтобы этого никогда не было… потому что слишком ясно, что это правда. Зеленый Стебель и Синяя Раковина никогда этого не замечали, но бывало, что Фам в середине рассказа запинался, и в глазах его проглядывал едва прикрытый страх. Где-то в душе он тоже знал правду, и ей вдруг хотелось его обнять, утешить. Как если бы у тебя был страшно израненный друг, и ты можешь с ним говорить, но никогда не упоминать, насколько он искалечен. Но вместо этого она притворялась, что этих провалов просто нет, улыбалась и смеялась над его дальнейшим рассказом.
И вся эта злая шутка Старика была без надобности. Фаму не надо было быть героем. Он был достойным человеком, хотя слегка эгоистичным и не слишком уважающим правила. У него было упорства не меньше, чем у Равны, а храбрости даже больше.
Каким искусством должен был обладать Старик, чтобы создать такого человека! Какой… Силой! И как же она ненавидела Его за злую шутку над таким человеком!
Богошок Фама почти совсем прошел. За это Равна была очень благодарна. Раз или два в месяц у него бывали приступы снов наяву. После этого он день-другой с сумасшедшим энтузиазмом предлагал какой-нибудь новый проект, который часто и сам не мог толком объяснить. Но эти явления не усиливались, и он от нее не отдалялся.
– Может быть, этот богошок и спасет нас в конце концов, – говорил Фам, когда Равна решалась об этом заговорить. – Нет, не знаю я, как это будет. – Он похлопывал себя по голове. – Здесь до сих пор есть личный чердак бога. И это более, чем просто память. Иногда этому богошоку нужен весь мой мозг, чтобы думать, и для моего самосознания не остается места, и потом я не могу объяснить, но иногда что-то все-таки брезжит. Что бы ни принесли родители Джефри в мир Стальных Когтей, ясно одно: это может повредить Погибели. Можешь называть это противоядием или – лучше – контрмерой. Что-то, что было взято у Отклонения, когда оно зарождалось в лаборатории Страума. Что-то, о чем Отклонение заподозрило лишь много позже.
Равна только вздыхала. Трудно было представить себе добрую весть, которая в то же время так бы страшила.
– И страумеры смогли что-то вроде этого увести прямо из сердца Отклонения?
– Может быть. А может быть, Контрмера смогла использовать Страумеров, чтобы ускользнуть от Отклонения. Спрятаться на недоступной глубине и ждать момента для удара. И я думаю, это может сработать, если я – то есть если богошок от Старика – доберется туда вниз и поможет ей. Посмотри, что творится в группах новостей. Погибель переворачивает весь Верхний Край вверх дном – что-то ищет. Удар по Ретрансляторам – это был малый побочный эффект операции по убийству Старика. Но пока что она ищет не там. У нас будет шанс запустить Контрмеру.
Равна вспомнила письма Джефри.
– Гниль на стенах корабля. Ты думаешь, это она и есть?
Взгляд Фама стал задумчивым.
– Может быть. Она кажется вполне пассивной, но он говорит, что она была с самого начала и что его родители не разрешали ему к ней подходить. Кажется, она ему слегка противна… И это хорошо, потому что его шипастые друзья тоже не будут ее трогать.
У Равны мелькали тысячи вопросов. Очевидно, что у Фама – тоже. И сейчас ни на один из них не было ответа. Но когда-нибудь они предстанут перед неизвестным, и мертвая рука Старика сделает свой ход… посредством Фама. Равна вздрогнула, и они долго молчали оба.
Месяц за месяцем изобретение пороха шло точно по графику библиотечной программы. Стальные Когти научились легко его производить; очень мало им приходилось возвращаться назад по дереву разработки к пройденным этапам. Критическим пунктом, который замедлял ход работ, было испытание сплавов, но здесь уже тоже было пройдено самое трудное. Стаи «Скрытого Острова» уже построили первые три прототипа: заряжающиеся с казенной части орудия, которые могла нести одна стая. Джефри считал, что через десять дней можно будет начать серийное производство.
С радио дело обстояло сложнее. В одном смысле проект отставал от графика, в другом же он стал куда более грандиозным, чем Равна могла себе вообразить. После долгого периода нормального развития Джефри предложил контрплан. Он состоял в полной переработке таблиц для акустического интерфейса.
– Я-то думал, что эти ребята только-только в раннем средневековье, – заметил Фам Нювен, прочитав письмо Джефри.
– Так и есть. Очевидно, они всего лишь продумали следствие из того, что мы им послали. Они хотят организовать передачу стайной мысли по радио.
– Ха. Смотри, мы описали, как таблицы задают сетку передатчика – и все это на нетехническом самнорском. И при этом показали, как малые изменения таблиц дают совсем другую сетку. Но видишь ли, наша конструкция дает им полосу три килогерца – вполне нормально для голосовой связи. А ты мне говоришь, что реализация этой новой таблицы даст им полосу двести килогерц.
– Да. Так говорит мой компьютер.
Он улыбнулся своей хитрой улыбкой.
– Во! О чем я и говорю. Конечно, в принципе мы дали им достаточно информации, чтобы придумать эту модификацию. По-моему, построение этой расширенной таблицы спецификаций эквивалентно численному решению… – Он посчитал число строк и столбцов – системы примерно пятисот уравнений в частных производных. А малыш Джефри утверждает, что все переносные компьютеры сломаны, а бортовой тоже не работает.
Равна откинулась от дисплея.
– А! Теперь я поняла. – Когда привыкаешь к инструментам, иногда забываешь, как жить без них. – Ты… ты думаешь, это работа Контрмеры?
Фам Нювен удивился, будто никогда и не предполагал такую возможность. И ответил:
– Нет… нет, не это. Я думаю, что «господин Булат» слегка морочит нам головы. Все, что мы имеем, – это поток байтов от «Джефри». Что мы действительно знаем о том, что там творится?
– Ладно, я тебе скажу, что знаю я. Мы говорим с маленьким человеческим детенышем, который вырос в царстве Страума. Ты большую часть сообщений видел в трисквелинском переводе. При этом теряется множество детских оборотов и ошибок ребенка, чей родной язык – самнорский. Единственный, кто мог бы такое подделать, – взрослый человек. И после двадцати недель общения с Джефри я тебе точно скажу, что это маловероятно.
– Отлично. Тогда положим, что Джефри есть на самом деле. Значит, мы имеем восьмилетнего ребенка, попавшего в мир Стальных Когтей. Он говорит нам то, что считает правдой. Что я говорю – это то, что похоже, будто кто-то врет ему. Может быть, тогда можно верить тому, что он видит своими глазами. Он говорит, что эти создания не разумны иначе как в группах примерно по пять. Ладно, поверим. – Фам закатил глаза. Его вид явно показывал, насколько редко встречается групповой разум по эту сторону Перехода. – Мальчик говорит, что с воздуха они видели только маленькие города и что все там имеет очень средневековый вид. Тоже поверим. Тоже поверим. Но! Каковы тогда шансы, что у этой расы хватает ума решать в уме уравнения в частных производных и вывести эти уравнения как следствия из твоего письма?
– Ладно, среди людей тоже бывали гениальные. – Равна могла бы вспомнить случай из ньоранской истории и еще пару примеров со Старой Земли. Но если среди стай такие способности были обычными, они умнее любой природной расы, о которой ей доводилось слышать. – Значит, это не похоже на первичное средневековье?
– Вот именно. Я спорить могу, что это колония, впавшая в упадок в тяжелые времена – как твоя Ньора или моя Канберра, только им повезло, что они оказались в Крае. У этих собачьих стай где-то есть работающий компьютер. Может быть, он под контролем касты жрецов, может быть, у них мало что есть, кроме этого. Но что-то они от нас прячут.