— Теперь мой черед, козья морда! — вмешался другой. Девушка, послав Зибену застенчивую улыбку, бросилась улаживать назревавшую ссору.

— Господа хорошие, у меня ведь только одна пара рук. Сию минуту.

Зибен поискал в толпе незнакомца. Тот сидел один около узкого открытого окошка, и поэт опустился на скамью против него.

— Давай-ка начнем сызнова. Позволь угостить тебя пивом.

— Я пью свое, — буркнул воин. — И ты сидишь слишком близко от меня.

Зибен подвинулся, оказавшись наискосок от собеседника.

— Так лучше? — язвительно осведомился он.

— Да. Надушился ты, что ли?

— Это ароматное масло для волос. Тебе нравится? Воин потряс головой, но от дальнейших замечаний воздержался. Прокашлявшись, он сказал:

— Мою жену увели в рабство. Она в Машрапуре. Зибен откинулся назад, смерил его взглядом.

— Видимо, тебя в то время дома не оказалось.

— Верно. Они забрали всех наших женщин. Их я освободил, но Ровены с ними не было: человек по имени Коллан уехал с ней еще до моего прихода.

— До твоего прихода? Экая скромность. Ну а дальше?

— О чем ты?

— Как ты освободил этих женщин?

— На кой черт тебе это нужно? Нескольких негодяев я убил, остальные разбежались. Главное то, что Ровена в Машрапуре. Зибен вскинул тонкую руку.

— Будь так любезен, давай по порядку. Во-первых, какое отношение ко всему этому имеет Шадак? А во-вторых, не хочешь ли ты сказать, что в одиночку напал на Хариба Ка и его головорезов?

— Не в одиночку. Шадак был там — его схватили и хотели пытать. Еще были две девушки, хорошие лучницы. Но это все дело прошлое. Шадак сказал, ты поможешь мне отыскать Ровену и придумаешь, как ее спасти.

— Спасти от Коллана?

— От кого же еще? Ты что, глухой или тупица? Зибен, сузив темные глаза, подался вперед.

— Ты очень мило просишь о помощи, мой большой безобразный друг. Удачи тебе на твоем пути! — Он встал и вышел на свет предвечернего солнца. У входа в таверну прохлаждались какие-то двое, а третий строгал деревяшку острым как бритва охотничьим ножом.

Первый — один из тех, что проигрался у бочонка, — загородил Зибену дорогу.

— Ну что, получил обратно свой изумруд?

— Нет. Экий неотесанный невежа!

— Так он не друг тебе?

— Где там! Я даже его имени не знаю — да и знать не хочу.

— Говорят, ты очень ловко управляешься со своими ножами. Правда это?

— А почему ты спрашиваешь?

— Ты мог бы отобрать свой изумруд, если б захотел.

— Ты хочешь напасть на него? Зачем? Насколько я понял, денег при нем нет.

— Дело не в деньгах! — рявкнул второй. Зибен отшатнулся от его запаха. — Он сумасшедший. Два дня назад он налетел на наш лагерь, распугал наших лошадей — я так и не нашел своего серого. И убил Хариба. Груди Асты! Да он не меньше дюжины человек уложил своим проклятым топором.

— Если он убил дюжину, как же вы собираетесь управиться с ним втроем?

— Возьмем его врасплох, — доверительно сказал смердящий. — Когда он выйдет, Рафин его о чем-нибудь спросит, он обернется, а мы с Заком вспорем ему брюхо. Ты тоже можешь помочь — нож, воткнутый в глаз, поубавит ему прыти, так ведь?

— Возможно. — Зибен отошел немного, присел на коновязь, вынул один нож и стал чистить себе ногти.

— Так ты с нами?

— Там увидим.

Друсс сидел, глядя на свое отражение в топоре — угрюмое, с холодными глазами и гневно сжатым ртом. Он снял свой черный шлем и прикрыл им блестящее лезвие.

«Ты сердишь всякого, с кем говоришь», — вспомнились ему слова отца. Да, это правда. Некоторые люди обладают способностью заводить друзей, свободно разговаривать и шутить. Друсс им завидовал. Пока в его жизни не появилась Ровена, он думал, что сам полностью лишен этих качеств. Но с ней он вел себя свободно, смеялся, шутил и порой даже видел себя со стороны — здоровенного как медведь, вспыльчивого и весьма опасного. «Всему виной твое детство, Друсс, — сказала ему Ровена однажды утром, когда они сидели на холме над деревней. — Твой отец все время переезжал с места на место, боясь, что его узнают, и не позволял себе сближаться с людьми. Но взрослому это легче — а вот ты так и не научился заводить друзей». «Не нужны они мне». «А ты мне нужен».

Сердце Друсса сжалось при воспоминании об этих тихих словах. Он поймал за руку проходившую мимо служанку.

— Есть у вас лентрийское красное?

— Сейчас принесу кубок.

— Неси кувшин.

Он пил, пока чувства не притупились и мысли не смешались в голове. Он вспомнил, как сломал Аларину челюсть и как после набега тащил тело Аларина в зал собраний. Его ударили копьем в спину, и древко переломилось. Глаза у него были открыты. У многих мертвых глаза остаются открытыми... и они обвиняют.

«Почему ты жив, а мы мертвы? — будто спрашивают они. — У нас тоже были семьи, были свои надежды и мечты. Как же вышло, что ты пережил нас?»

— Еще вина! — взревел Друсс, и девушка с волосами цвета меда склонилась над ним.

— Сдается мне, вам хватит, сударь. Вы и так уж целую четверть выпили.

— У всех глаза были открыты. У старух, у детей. Дети всего хуже. Что это за человек, если он способен убить ребенка?

— Шли бы вы домой, сударь, да ложились бы спать.

— Домой? — горько рассмеялся Друсс. — К мертвецам, что ли? А что я им скажу? Кузница остыла, и хлебом больше не пахнет, и детского смеха не слышно. Только глаза. Нет, теперь уж и глаз нет — только пепел.

— Мы слышали, на севере разорили одну деревню. Вы оттуда?

— Принеси мне еще вина, девушка. Мне от него легче.

— Вино — ложный друг, сударь, — шепнула она.

— У меня больше нет друзей.

К ним подошел крепкий мужчина в кожаном переднике и спросил:

— Чего он хочет?

— Еще вина, хозяин.

— Так принеси, если у него есть чем заплатить.

Друсс выудил из кошелька на боку одну из шести серебряных монет, которые дал ему Шадак, и бросил трактирщику.

— Подай ему! — приказал девушке трактирщик. Прибыл второй кувшин. Друсс выпил его и тяжело поднялся на ноги. Он хотел надеть шлем, но тот выскользнул из рук и покатился на пол. Друсс нагнулся за ним и стукнулся лбом о край стола.

— Дайте-ка я помогу вам, сударь, — сказала светловолосая служанка. Она подняла шлем и осторожно надела его на Друсса.

— Спасибо, — медленно выговорил он и дал ей еще одну монету. — Это... за твою доброту.

— У меня на дворе есть комнатка, сударь, — вторая дверь от конюшни. Она незаперта — можете отдохнуть там, если хотите.

Друсс взял топор, но и его выронил, и лезвие вонзилось в пол.

— Ступайте поспите, сударь. Я принесу вам ваше оружие. Друсс кивнул и поплелся к двери.

Он вышел на меркнущий солнечный свет. В животе бурлило. Кто-то слева обратился к нему с вопросом. Друсс хотел повернуться, упал, и они оба повалились на стену. Друсс, держась за плечо другого, попытался выпрямиться и услышал позади топот ног, а потом крик. Длинный кинжал со звоном упал на пол, а его владелец застыл, как-то странно вскинув руку. Друсс заморгал: запястье этого человека было пригвождено к двери таверны метко брошенным ножом.

Послышался шорох вынимаемых из ножен мечей.

— Защищайся, болван! — крикнул кто-то.

Увидев перед собой человека с мечом, Друсс загородился рукой и правым кулаком двинул его в подбородок. Нападавший упал как подкошенный. Обернувшись ко второму противнику, Друсс потерял равновесие, но и враг, взмахнув мечом, лишился стойкости. Друсс подсек его ногой и повалил. Потом приподнялся на колени, сгреб врага за волосы, притянул к себе и стукнул головой по носу. Тот обмяк, потеряв сознание, и Друсс отпустил его.

Кто-то подошел, и Друсс узнал молодого поэта.

— Боги, как разит от тебя дешевым пойлом, — сказал Зибен.

— Это кто? — пробормотал Друсс, глядя мутными глазами на человека, пришпиленного к двери.

— Так, подонки. — Зибен выдернул свой нож из руки жертвы. Тот завопил от боли, а Зибен вернулся к Друссу. — Пойдем-ка со мной, старый конь.