— Думаешь, моя вина весит больше, чем его золото?

— Я думаю, тебе пора сбросить ее с себя. А теперь пошли к Друссу — и напьемся.

— Нет. Не хочу я его видеть. — Варсава водрузил на голову свою широкополую шляпу. — Передай ему мои наилучшие пожелания и скажи... скажи...

— Что сказать?

Варсава покачал головой и сказал с грустной улыбкой:

— Попрощайся с ним за меня.

Мишанек последовал за молодым офицером к стене, и оба преклонили колени, приложив ухо к камню. Мишанек услышал царапающий звук, словно гигантская крыса скреблась под землей, и выругался.

— Молодец, что заметил, Цикарин. Они ведут подкоп под стену. Вопрос в том, откуда. Пойдем-ка со мной. — Мишанек поднялся на стену и перегнулся через парапет. Прямо впереди стояли на равнине палатки вентрийцев Слева тянулись низкие холмы, за которыми протекала река, Справа виднелись холмы повыше, густо поросшие лесом. — Мне думается, — сказал Мишанек, — что они начали копать за тем вон холмом, на полпути к вершине. Они прочертили мысленную линию и знают, что если не собьются, то углубятся под стену фута на два.

— Насколько это серьезно? — спросил встревоженный Цикарин.

— Достаточно серьезно, — улыбнулся ему Мишанек. — Ты когда-нибудь закладывал мину?

— Нет, командир.

Мишанек хмыкнул. Конечно же, нет. Этот мальчик — младший сын наашанского сатрапа и до осады жил в окружении слуг, цирюльников, посыльных и ловчих. Каждое утро ему подавали чистое платье, а завтрак на серебряном подносе приносили прямо в шелковую постель.

— В военном деле много разных хитростей, — сказал Мишанек. — Ведя подкоп, они подпирают стены и потолок хорошо высушенным деревом. Они будут рыть вдоль стены до самых холмов у реки и выйдут где-нибудь... вон там. — Мишанек показал на самый высокий из прибрежных холмов.

— Не понимаю, — сказал Цикарин. — Зачем им рыть так далеко?

— Ответ очень прост. Когда туннель будет открыт с обоих концов, его будет продувать насквозь. Они польют дерево маслом, дождутся нужного ветра и подожгут подкоп. Ветер раздует пламя, туннель обвалится, и если они сделают свою работу на совесть, наша стена рухнет вместе с ним.

— Можем мы как-то остановить их?

— Да, в сущности, нет. Мы могли бы послать туда отряд и, возможно, убить нескольких саперов, но их заменят новыми. Но кое-какие меры мы можем принять, зная, что эта часть стены рухнет. — Мишанек, обернувшись, осмотрел городские постройки за стеной. Отсюда в город вели несколько переулков и две широкие улицы. — Возьми пятьдесят человек и загороди все эти проходы, а также нижние окна домов. Нужно создать второй рубеж обороны.

— Слушаюсь, — сказал молодой человек, опустив глаза.

— Не падай духом, мальчик. Нам еще не конец.

— Я знаю, командир, но люди начинают открыто поговаривать о том, что подкрепление не придет и что нас бросили на произвол судьбы.

— Как император решит, так и будет, — отрезал Мишанек.

Юноша покраснел, отдал честь и зашагал прочь. Мишанек поглядел ему вслед и вернулся на стену.

Какое уж тут подкрепление! Наашанская армия, разбитая в двух кровопролитных сражениях, отступает к границе. Реша — последний город, который еще держится. Предполагаемое завоевание Вентрии кончилось полным крахом.

Но у Мишанека есть приказ. Он с изменившим родине вентрийцем Даришаном должен удерживать Решу как можно дольше, связывая вентрийские войска, пока император благополучно не добежит до наашанских гор.

Мишанек достал из кошелька на боку присланный ему клочок пергамента. Там торопливым почерком было начертано:

Держитесь любой меной вплоть до последующего приказа. О сдаче не помышляйте.

Воин медленно разорвал послание на клочки. Ни прощального привета, ни слов сожаления. Вот она, благодарность владык. Свой ответ Мишанек вложил в металлическую трубочку и привязал к ноге голубя. Птица поднялась в воздух и полетела на восток, неся императору последнее письмо Мишанека, который служил ему с юных лет.

Ваше приказание будет исполнено.

Шов на боку зудел — верный признак, что рана заживает. Мишанек рассеянно почесал его, думая: «Тебе еще повезло. Бодасен едва тебя не прикончил». К западным воротам из вентрийского лагеря тянулся первый из продовольственных обозов, и Мишанек вышел ему навстречу.

Передний возница замахал рукой, увидев его: это был его кузен Щурпак. Отдав поводья толстяку рядом с собой, Щурпак соскочил наземь.

— Здравствуй, кузен. — Он обнял Мишанека за шею и расцеловал в заросшие бородой щеки. Мишанека пробрала дрожь — он вспомнил слова Ровены: «Я вижу, как солдаты в черных плащах и шлемах штурмуют стену. Вы соберете своих людей для последнего противостояния. Рядом с вами будет ваш младший брат и ваш кузен».

— Что с тобой, Миши? Вид у тебя такой, словно призрак прошел по твоей могиле.

Мишанек заставил себя улыбнуться.

— Я не ожидал увидеть тебя здесь. Мне говорили, будто ты с императором.

— Я был там — но это печальное зрелище, кузен. Он конченый человек. Я узнал, что ты здесь, и стал искать способ пробраться к тебе, а потом услышал о поединке. Чудеса. Вот как создаются легенды! Но почему ты его не убил?

— Он храбро сражался, — пожал плечами Мишанек. — я проткнул ему легкое — после этого он уже не представлял угрозы, и не было нужды наносить смертельный удар.

— Хотел бы я видеть лицо Горбена. Говорят, что он верил, будто Бодасена никто не может победить на мечах

— Победить можно всякого, кузен.

— Вздор. Только не тебя. Потому-то я так и рвался сюда, чтобы сразиться с тобой рядом. Мы еще покажем этим вентрийцам. А где Нарин?

— В казармах. Ждет, когда доставят провизию. Мы опробуем ее на вентрийских пленных.

— Думаешь, Горбен способен отравить еду?

— Кто его знает. Давай-ка проезжай.

Щурпак вернулся на козлы и щелкнул кнутом над четверкой мулов. Повозка въехала в ворота. Мишанек сосчитал телеги — их было пятьдесят; они везли муку, сушеные фрукты, овес, зерно и маис. Горбен обещал двести — сдержит он слово или нет?

Словно отвечая на этот вопрос, из вражеского лагеря выехал одинокий всадник. Под ним был белый жеребец ладоней семнадцати в холке — превосходный конь, сильный и резвый. Мишанек поджидал конного, скрестив руки на груди. В последний миг всадник осадил, вздернув коня на дыбы, и соскочил наземь. Мишанек, узнав вентрийского императора, поклонился и спросил:

— Как там Бодасен?

— Жив. Спасибо за то, что пощадил его. Он мне дорог.

— Он славный воин.

— Как и ты. Ты слишком хорош для того, чтобы умирать за монарха, который покинул тебя. Мишанек засмеялся:

— Не припомню, чтобы в присяге, которую я приносил, были слова, позволяющие мне в случае чего ее нарушить. А в присяге, которую приносят ваши подданные, есть такие слова?

— Нет, — улыбнулся Горбен. — Мои люди клянутся быть мне верными до самой смерти.

— Вот видите, государь, — развел руками Мишанек, — чего же вы ждете тогда от бедного наашанита?

Горбен, не улыбаясь больше, подошел поближе. — Я надеялся, что ты сдашься, Мишанек. Я не хочу твоей смерти — я обязан тебе жизнью друга. Ты сам должен понимать, что даже с этими припасами не продержишься долго. Неужели я должен посылать своих Бессмертных, чтобы они изрубили вас на куски? Почему бы вам не построиться походным порядком и не уйти восвояси? Вас никто не тронет, даю тебе слово.

— Это противоречит полученному мной приказу, государь.

— Можно спросить, в чем он заключается?

— Держаться вплоть до дальнейших распоряжений.

— Твой повелитель улепетывает во всю прыть. Я захватил обоз, где ехали три его жены и несколько дочерей. Его посланник сейчас находится в моем шатре и ведет переговоры об их благополучном возвращении. Для тебя же, самого преданного своего солдата, он ничего не просит. Разве это не приводит тебя в ярость?