Однако Рейнард ошибся.

Рек вышел из хижины, взбешенный и дрожащий. Он не мог вынести презрения на лице Вирэ. Только гнев помог бы ему позабыть об этом, да и то вряд ли. Но не может же он перемениться, верно? Одни рождаются героями, другие трусами. Какое право она имеет судить его?

– Регнак, дорогой! Правда это, что у тебя там женщина?

Рек оглядел собравшихся разбойников. Больше двадцати человек выстроилось полукругом позади высокого плечистого атамана. Рядом с Рейнардом стоял могучий Груссин, сжимая в руках обоюдоострый топор.

– Доброе утро, Рейн, – сказал Рек. – Что привело тебя сюда?

– Да вот прослышал, что у тебя завелась подружка, и подумал, что старина Рек не откажется поделиться с нами. Я приглашаю вас ко мне в лагерь. Где она?

– Рейн, она не про тебя. Хочешь выкуп? Караван идет…

– Провались он, твой караван! Тащи сюда бабу.

– Специи, драгоценные камни, меха. Большой караван.

– Расскажешь по дороге. Мое терпение на исходе. Тащи ее сюда!

Рек, вспыхнув от гнева, выхватил из ножен меч.

– Идите и возьмите ее сами, подонки!

Вирэ встала рядом с ним со шпагой в руке, разбойники тоже обнажили оружие и приблизились.

– Стойте! – вскинул руку Рейнард и вышел вперед, растянув губы в улыбке. – Послушай меня, Рек. Это бессмысленно. Против тебя мы ничего не имеем. Ты был нам другом. Ну что тебе в этой женщине? Она убила моего брата – для меня это дело чести, сам понимаешь. Положи свой меч – и можешь ехать. Но она нужна мне живой. – «И ты тоже», – подумал Рейнард.

– Если она тебе нужна – бери ее. И меня заодно. Смелее, Рейн. Не забыл еще, для чего служит меч? Или ты, по своему обычаю, отойдешь за деревья и предоставишь другим умирать за тебя? Ну так уползай, гад! – Рек ринулся вперед, и Рейнард поспешно отступил, наткнувшись на Груссина.

– Убейте его – но не женщину! – приказал атаман. – Женщину взять живой.

Груссин выступил вперед, взмахнул топором. Вирэ снова подошла к Реку и встала рядом. Груссин остановился в десяти шагах от них и встретился с бесстрашным взглядом Река. И женщина… Молодая, храбрая – не красотка, но славная девочка.

– Ну, чего ждешь, остолоп! – взревел Рейнард. – Бери ее!

Груссин повернулся и зашагал обратно. Все вокруг стало каким-то странным и зыбким. Он вспомнил себя молодым, откладывающим деньги на собственный клочок земли; плуг у него был еще отцовский, и соседи охотно помогли бы ему выстроить домик близ вязовой рощи. Что сделал он со своей жизнью?

– Предатель! – вскричал Рейнард, выхватывая меч.

Груссин с легкостью отразил его удар.

– Брось это, Рейн. Пошли домой.

– Убейте его! – приказал Рейнард. Разбойники переглянулись. Одни нерешительно сунулись вперед, другие остались на месте. – Ублюдок! Подлый изменник! – завопил Рейнард, снова вскинув меч.

Груссин набрал в грудь воздуха, перехватил топор обеими руками и разнес меч на куски. Лезвие топора, отскочив от разбитого эфеса, врезалось атаману в бок. Тот упал на колени, скрючившись пополам. Груссин еще раз взмахнул топором, и отрубленная голова Рейнарда покатилась по снегу. Бросив свое оружие, Груссин повернулся к Реку.

– Он не всегда был таким, каким ты его знал, – сказал он.

– Почему? – спросил Рек, опуская меч. – Почему ты это сделал?

– Кто знает? Не только из-за тебя – или из-за нее. Может, что-то внутри просто сказало мне – довольно. Где твой караван?

– Я наврал про караван.

– Ладно. Больше мы не увидимся. Я ухожу из Гравена. Это твоя женщина?

– Нет.

– Ты неплохо держался.

– Да.

Вернувшись к атаману, Груссин подобрал свой топор.

– Долгой была наша дружба. Слишком долгой.

И Груссин, не оглядываясь, повел разбойников обратно в лес.

– Просто не верится, – сказал Рек. – Это настоящее чудо.

– Давай-ка закончим свой завтрак, – предложила Вирэ. – Я заварю чай.

В хижине Река затрясло. Он сел, уронив меч на пол.

– Что с тобой? – спросила Вирэ.

– Замерз, – ответил он, стуча зубами. Опустившись на колени, она стала растирать ему руки.

– Чай тебе поможет. Сахар есть?

– Есть – в котомке, завернут в красную бумагу. Хореб знает, какой я сластена. Обычно я не так чувствителен к холоду – ты уж прости!

– Ничего. Отец говорит, что сладкий чай хорошо помогает против… холода.

– Понять не могу, как они нас нашли? Снег должен был завалить все следы. Странное дело.

– Не знаю. На, держи.

Он пригубил чай, держа свою обшитую кожей манерку обеими руками. Горячий напиток плеснул ему на пальцы. Вирэ собрала вещи, выгребла золу из очага и сложила дрова для новых путников.

Горячий сладкий чай успокоил Река.

– Что ты делаешь в Дрос-Дельнохе? – спросил он.

– Я дочь князя Дельнара. Я там живу.

– Он услал тебя из-за войны?

– Нет. Я отвезла письмо Абалаину, а теперь должна доставить еще одно. Сделаю это и вернусь домой. Тебе полегчало?

– Да. Намного. – Рек, помявшись, посмотрел ей в глаза. – Меня трясло не только от холода.

– Я знаю, но это не важно. После боя всех бьет дрожь. Главное – как человек ведет себя в бою. Отец мне рассказывал, что после Скельнского перевала его месяц мучили кошмары.

– Тебя вот не трясет.

– Это потому, что я все время чем-то занимаюсь. Хочешь еще чаю?

– Да. Спасибо. Я уж думал, нам конец. И мне вдруг стало все равно – восхитительное чувство. – Он хотел сказать, как хорошо ему было стоять рядом с ней, – и не смог. Ему хотелось подойти и обнять ее – но он знал, что не сделает этого. Он только смотрел, как она наливает ему чай и размешивает сахар.

– Где ты служил? – спросила Вирэ, чувствуя на себе его взгляд, но не понимая его значения.

– В Дрос-Кортсвейне. Под началом у гана Джави.

– Теперь он умер.

– Да, от удара. Отменный был командир. Он предсказывал, что будет война. Абалаин, должно быть, жалеет, что не послушал его.

– Его не один Джави остерегал. Все северные военачальники доносили об этом. А отец годами держал шпионов в надирском стане. Всем было ясно, что надиры готовятся напасть на нас. Абалаин глупец – он и теперь все шлет Ульрику свои договоры. Не может понять, что война неизбежна. Знаешь ты, что у нас в Дельнохе всего десять тысяч войска?

– Я слышал, что даже меньше.

– А ведь нам надо оборонять шесть городских стен. В военное время людей требуется вчетверо больше. Да и дисциплина уже не та, что раньше.

– Почему?

– Потому, что все они заранее обрекли себя на гибель! – гневно ответила Вирэ. – Потому, что отец мой лежит при смерти, а в гане Оррине твердости, что в гнилой картофелине.

– Оррин? Впервые слышу.

– Племянник Абалаина. Он командует гарнизоном, но вождь из него никудышный. Будь я мужчиной…

– Я рад, что ты не мужчина.

– Почему?

– Не знаю, – смутился он. – Просто так сболтнул. Рад, и все тут.

– Так вот, будь я мужчиной, я взяла бы командование на себя. И справилась бы куда лучше, чем Оррин. Чего ты так смотришь на меня?

– Я не смотрю, я слушаю, черт возьми! Почему ты все время ко мне придираешься?

– Может, мне разжечь огонь?

– Что? Разве мы остаемся?

– Если хочешь.

– Решай сама.

– Давай останемся еще на денек. Так мы сможем… лучше узнать друг друга. Начали мы неважно, хотя ты уже трижды спас мне жизнь.

– Нет, только однажды. Ты слишком крепкая, чтобы замерзнуть. А в третий раз нас обоих спас Груссин. Но я согласен остаться до завтра. Только мне неохота больше спать на полу.

– Тебе и не придется.

Настоятель улыбнулся смущению молодого альбиноса, разомкнул мысленную связь и вернулся к своему письменному столу.

– Поди ко мне, Сербитар, – сказал он вслух. – Ты не жалеешь, что принес обет безбрачия?

– Иногда жалею, – честно ответил юноша, поднимаясь с колен. Он отряхнул свое белое одеяние от пыли и сел напротив настоятеля.

– Девушка достойна, – сказал он, – мужчина мне непонятен. Они станут слабее, познав друг друга?