— Я приказал перебить их в устье долины. Это было необходимо, иначе они рассказали бы о том, сколько нас тут.

— Это и так известно, Ани: Храмовники наблюдают за нами.

— Пускай — зато в недалеком будущем к нам явится на двести человек меньше.

Снова настало молчание. Ананаис приподнял маску и осторожно потрогал воспаленный шрам.

— Да сними ты ее, — сказал Тенака. — Пусть кожа проветрится.

Ананаис, помедлив, вздохнул и снял маску. В красном отблеске огня он казался каким-то страшным демоном. Голубые глаза впились в Тенаку, словно отыскивая у него на лице какие-нибудь признаки отвращения.

— Расскажи мне о сражении, как ты его видел, — сказал Тенака.

— Все шло как задумано. Я остался доволен людьми Райван, а ее сын Лейк — просто находка. Черный тоже дрался хорошо. Он превосходный воин. Будь у меня год, я создал бы из этих скодийцев новый «Дракон».

— Но у нас нет года, Ани.

— Я знаю. От силы месяца два.

— Больше нам таким способом не победить, Ани.

— У тебя есть какой-то план?

— Есть, только тебе он не понравится.

— Если в итоге нам светит победа, мне что угодно понравится, — заверил Ананаис. — Ну, так что же?

— Я хочу привести сюда надиров.

— Ты прав — мне это не нравится. Честно говоря, твой план смердит, как тухлое мясо. Если Цеска плох, то надиры еще хуже. Боги, приятель, — с Цеской мы по крайней мере остаемся дренаями. Рехнулся ты, что ли?

— Это все, что нам остается, мой друг. У нас здесь около тысячи человек. Скодию нам такими силами не удержать — нас сомнут при первой же атаке.

— Послушай меня, Тани! Ты знаешь, я никогда не ставил тебе в вину твое происхождение. И любил тебя крепче, чем брата. Но надиров я ненавижу больше всего на свете, и в этом я не одинок. Никто здесь не станет сражаться бок о бок с ними. Ну, положим, приведешь ты их сюда — что будет потом, когда мы победим? Они что, тихо-мирно отправятся к себе домой? Дренайская армия будет разбита, хозяевами страны останутся они — и мы окажемся перед лицом новой кровавой войны.

— Я на это смотрю по-другому.

— И каким манером ты хочешь провести их сюда? Через горы дорог нет, даже сатулийские перевалы тут не помогут. У всякой армии, идущей с севера, есть только один путь — через Дельнох, и даже сам Ульрик не сумел войти в его ворота.

— Я попросил Муху взять Дрос-Дельнох.

— Нет, Тани, ты и правда рехнулся! Это хлыщ и трус, ни разу не бывавший в бою. Когда мы спасали ту селянку, он лежал, зарывшись носом в траву. Когда мы встретили Басурмана, он остался с женщинами. Когда мы обсуждали вчерашнее сражение, он трясся как осиновый лист, и ты велел ему сидеть в городе. И он-то должен взять Дельнох?

Тенака подбавил дров в огонь и сбросил с плеч одеяло.

— Я все это знаю, Ани. Но ничего невозможного тут нет. Муха похож на своего предка, Бронзового Князя. Он сомневается в себе и всего боится. Но за этими его страхами, если разобраться, скрывается прекрасный человек — отважный и благородный. Да и ума ему не занимать.

— Значит, нам остается надеяться только на него?

— Нет. На мое суждение о нем.

— Не играй ты словами. Это одно и то же.

— Мне нужно, чтобы ты был со мной, Ананаис.

— А почему бы, собственно, и нет? Двум смертям не бывать, одной не миновать. Я с тобой, Тани. Что это за жизнь, если человек не может рассчитывать на своих друзей, когда сходит с ума?

— Спасибо тебе, Ани, — я говорю это от всего сердца.

— Знаю. Ох и устал же я — как собака. Надо поспать немного.

Ананаис лег, подложив под голову плащ. Ночной ветерок приятно холодил его искромсанное лицо. Ананаис устал — он не помнил, чтобы когда-нибудь прежде чувствовал такую усталость. Это от безысходности. План Тенаки ужасен, но другого выхода нет. Цеска держит страну когтями своих полулюдов, и победа надиров может в случае удачи избавить народ от его гнета. Но Ананаис не верил в удачу.

С завтрашнего дня он начнет гонять своих воинов так, как им и не снилось. Они будут бегать, пока не упадут, и драться, пока руки не отнимутся. Он сделает из них войско, способное противостоять не только полчищам Цески. Если судьба будет милостива и это войско уцелеет, ему предстоит сразиться с новым врагом.

С надирами Тенаки-хана.

Тела убитых сложили в наспех вырытый ров, забросав землей и камнями. Райван прочла молитву, и живые преклонили колени перед большой могилой, шепотом прощаясь с мертвыми — друзьями, братьями, отцами и родичами.

После похорон Тридцать ушли в холмы, оставив Декадо с Райван и ее сыновьями. Он не сразу заметил их отсутствие.

Он удалился от костра и пошел искать их, но долина была обширна, и скоро он понял, что дело это пропащее. Луна стояла уже высоко, когда он пришел к заключению, что они покинули его намеренно и не желают, чтобы их нашли.

Он сел у белого мраморного валуна и изгнал все мысли, погрузившись в шепчущие глубины своего разума.

Тщетно.

Гнев грыз его, не давая сосредоточиться, но Декадо заставил себя успокоиться и снова ушел в глубину.

На этот раз он услышал крик — сперва тихий, словно приглушенный, потом пронзительный и полный муки. Декадо прислушался, стараясь определить, кто кричит так, и понял, что это Абаддон.

Понял он также, куда отправились Тридцать: они хотят спасти своего настоятеля и даровать ему смерть. И это самое худшее, что они могли придумать. Декадо обещал Абаддону присмотреть за его подопечными — и не прошло и суток со смерти старика, как те отправились в безумное странствие, в обитель проклятых душ.

Великая печаль охватила Декадо — ведь он не мог последовать за ними. Он стал молиться, но ответа не было, да он и не ожидал, что получит ответ.

— Что же ты за бог? — в отчаянии воскликнул он. — Как ты поступаешь с теми, кто верит в тебя? Ты ничего не даешь им, а от них требуешь всего. С духами Тьмы по крайней мере можно как-то общаться. Абаддон умер за тебя и теперь страдает. Те же муки ждут и его учеников. Почему ты не отвечаешь мне? Или тебя вовсе не существует? Нет никакого праведного начала — есть только стремление человека к добру. Я отвергаю тебя. Не желаю больше иметь с тобой никакого дела!

Высказав это, Декадо успокоился и еще глубже ушел в себя. Где же та истина, которую обещал ему Абаддон в годы учения? Декадо и раньше пытался постичь ее, но никогда еще — с таким отчаянным упорством. Он погружался все глубже, пробираясь сквозь гул воспоминаний, вновь переживая битвы и стычки, страхи и промахи. Дальше, дальше, сквозь горькие годы детства к первым движениям в материнском чреве, а после распад: яйцо и семя, стремление, ожидание.

И Тьма.

Движение. Цепи спадают, легкость, свобода.

Свет.

Декадо плыл, влекомый чистым серебряным светом полной луны. Усилием воли он остановил свой полет и посмотрел вниз на красивый изгиб Улыбки Демона, но темное облако под ним заслонило пейзаж. Декадо увидел свое тело, нагое и белое в лунном свете, и радость наполнила его душу.

Но тот же мучительный вопль оледенил его. Он вспомнил о своей цели, и глаза его полыхнули холодным огнем. Однако не мог же он пуститься в путь нагим и безоружным. Закрыв мысленно глаза, он представил себя в доспехах, черных с серебром доспехах «Дракона».

И доспехи облекли его — но на боку не появилось меча, а в руке — щита.

Декадо попробовал еще раз — тщетно.

На память ему пришли давнишние слова Абаддона: «В своих духовных странствиях воин Истока вооружен мечом своей веры, и крепость веры служит ему щитом».

Верой Декадо похвалиться не мог.

— Будь ты проклят! — крикнул он во вселенскую ночь. — Ты так и норовишь помешать мне — а я ведь для тебя же стараюсь. — Он снова прикрыл глаза. — Если все дело в вере, то я верую. В себя, в Декадо, Ледяного Убийцу. И меч мне не нужен — у меня есть руки.

И он устремился, словно лунный луч, туда, откуда шел крик. Удаляясь с поразительной быстротой от мира людей, он мчался над темными горами и мрачными равнинами. Две голубые планеты висели над землей, и звезды казались тусклыми и холодными.