Квинг-чин, метнувшись вперед, сделал финт. Другой воин мигом вскинул меч, но на сей раз быстрота сыграла с ним злую шутку. Меч Квинг-чина вонзился ему в грудь, однако он успел отпрянуть, и клинок вошел не более чем на два дюйма. Небесный Всадник упал и поднялся снова.

— Ты хороший боец, — сказал он. — Я буду горд украсить твоей головой свое дерево. — Его левая рука теперь висла плетью, и кровь, стекая по ней, капала на землю. Квинг-чин на миг испытал сожаление. Шанки был заносчивым, хвастливым юнцом — он сам напросился на смерть, вызвав этого воина. И теперь, по надирскому обычаю, Квинг-чин должен отправить душу этого человека на вечное служение Шанки. Он вздохнул.

— Я тоже горд, что сразился с тобой. Ты воин, каких мало. Я воздаю тебе честь, Небесный Всадник.

Тот кивнул — и бросился в атаку. Квинг-чин отступил вбок перед его отчаянным выпадом и направил свой клинок в живот и вверх, в сердце. Небесный Всадник упал на него, уронив голову ему на плечо. Квинг-чин подхватил его и опустил на землю. Небесный Всадник испустил прерывистый вздох и умер.

Настал решающий миг. Квинг-чин встал на колени и достал нож. Обе шеренги молча ждали, глядя на него. Он встал и сказал:

— Я не стану вынимать ему глаза. Пусть друзья унесут его и похоронят.

Ши-да соскочил с коня и подбежал к нему.

— Как же так, брат? Ты должен вложить его глаза в руку Шанки, иначе у нашего воина не будет слуги в загробном мире!

Один из Небесных Всадников послал своего коня вперед и спешился рядом с Квинг-чином.

— Ты хорошо сражался, Дальш-чин, — сказал он. Воин Летучих Коней обернулся, услышав свое детское имя, и встретился с грустным взглядом Небесного Всадника. Лин-цзе мало изменился за те два года, что они расстались с Академией, разве что раздался в плечах и стал брить голову, оставляя только короткую косицу на макушке.

— Рад видеть тебя снова, Лин-цзе, — жаль только, что по такому поводу.

— Ты говоришь, как готир. Завтра я приеду в твой лагерь — а когда я убью тебя, то выну твои глаза и отдам их моему брату. Ты будешь служить ему, пока звезды не обратятся в пыль.

У себя в юрте Квинг-чин снял окровавленный кафтан и опустился на колени. Все два года после Бодакасской Академии он пытался вновь обрести свои надирские корни, зная, что жизнь среди готиров запятнала его в глазах соплеменников. Сам он не признавался в своей ущербности даже себе, но сегодня понял, что это правда.

Он слышал, как вернулись всадники с головой Шанки, но остался в юрте, погрузившись в мрачные думы. Обряд мести за пролитую кровь имел легкие различия в зависимости от племени, но в основе своей оставался тем же. Если бы он вырезал глаза у Небесного Всадника и вложил их в мертвую руку Шанки, дух врага на веки вечные перешел бы в подчинение Шанки. Ведь Небесный Всадник в Пустоте будет слеп, и без глаз Шанки ему не обойтись. А зависимость означает повиновение. Но Квинг-чин нарушил ритуал — и чего ради? Завтра ему придется драться снова, а если он победит, другой воин вызовет его на поединок.

Вошел его друг Ши-да, присел перед ним на корточки и сказал:

— Ты хорошо сражался. Славный был бой. Но завтра ты должен вынуть глаза.

— Глаза Лин-цзе, — прошептал Квинг-чин. — Глаза того, кто был моим другом? Я не смогу.

— Что с тобой, брат? Они наши враги!

— Я пойду в святилище, — сказал Квинг-чин и встал. — Мне нужно подумать.

Пригнувшись у низкого входа, он вышел на солнце. Тело Шанки, завернутое в кожу, лежало недалеко от его юрты. Правая рука торчала наружу, раскрыв скрюченные пальцы. Квинг-чин сел на своего пегого конька и поехал к белым стенам святилища.

«Каким же ядом сумели они отравить мой надирский дух? — думал он. — Книгами, рукописями, картинами? Уроками морали или бесконечными философскими спорами? Как знать...»

Ворота были открыты. Он въехал во двор и спешился. Поставив коня в тени, он направился к гробнице.

— Мы заставим их страдать, как страдал Зен-ши, — сказал чей-то голос. Квинг-чин замер и медленно обернулся.

Талисман подошел к нему.

— Рад видеть тебя снова, дружище.

Квинг-чин молча стиснул протянутую руку Талисмана.

— Ты радуешь мое сердце, Окаи. Все ли у тебя благополучно?

— В основном. Пойдем, раздели со мной хлеб и воду.

Они сели в тени под деревянным навесом. Талисман наполнил две глиняные кружки из каменного кувшина и дал одну Квинг-чину.

— Чем окончился бой нынче утром? Там была такая пыль, что я со стены ничего не разглядел.

— Небесный Всадник умер, — сказал Квинг-чин.

— Когда же кончится это безумие? — грустно спросил Талисман. — Когда мы прозреем и увидим, где наш истинный враг?

— Это будет не скоро, Окаи. Завтра я снова дерусь. — Квинг-чин посмотрел в глаза Талисману. — С Лин-цзе.

Лин-цзе сидел на камне и точил меч с непроницаемым лицом, скрывая гнев. Из всех на свете людей Дальш-чин был последним, кого он хотел бы убить. Но такая уж у него судьба — и настоящий мужчина не должен морщиться, когда Боги Камня и Воды поворачивают нож! Точильный брусок скользил по острию сабли, и Лин-цзе представлял себе, как эта серебристая сталь разрубит шею Дальш-чина. Он тихо выругался, встал и выпрямил спину.

Под конец в Академии осталось только четверо надирских янычаров — он сам, Дальш-чин, тот несчастный парень из Зеленой Обезьяны, Зен-ши, и странный мальчишка из Волчьей Головы, Окаи. Из прочих одни разбежались, другие с треском провалились на экзаменах — к вящей радости Гаргана Ларнесского. Одного парня повесили за убийство офицера, еще один покончил с собой. Гарган добился своего: опыт с надирами потерпел неудачу. Но четверо последних, вызывая крайнее раздражение генерала, упорно сдавали экзамен за экзаменом, а один, Окаи, превосходил всех прочих кадетов, включая и генеральского сына Арго.

Лин-цзе вдел саблю в ножны и вышел в степь. Ему вспомнился Зен-ши, его испуганные глаза и дрожащая улыбка. Готиры мучили его, издевались над ним, и он подлизывался к ним, особенно к Арго, которому служил как раб. Арго звал его Улыбчивой Обезьяной, а Лин-цзе презирал за трусость. На Зен-ши почти не было рубцов, потому что он делал как раз то, чего готиры ожидали от варвара, — покорялся высшим существам.

И все же он совершил ошибку, которая стоила ему жизни: обогнал на годовых экзаменах всех, кроме Окаи. Лин-цзе до сих пор помнил выражение лица Зен-ши, когда объявили итоги. Откровенная радость при взгляде на Арго и остальных сменилась ужасом. Улыбчивая Обезьяна утерла нос им всем. Зен-ши из предмета презрения и снисхождения сделался предметом ненависти. Маленький надир ежился под их злобными взглядами.

В ту же ночь Зен-ши упал с крыши и разбился о покрытые снегом булыжники.

Была зима, ночь стояла холодная, окна в здании замерзли, между тем на Зен-ши была только набедренная повязка. Услышав его крик при падении, Лин-цзе выглянул в окно и увидел худенькое тело, истекающее кровью на снегу. Он и Окаи сбежали вниз с десятком других мальчиков и стали над трупом. На спине, ягодицах и ляжках Зен-ши остались красные рубцы от кнута, запястья кровоточили.

— Он был связан, — сказал Лин-цзе.

Окаи не ответил, глядя туда, откуда упал Зен-ши. В тех комнатах на верхнем этаже жили старшие кадеты из знатных семей, а ближнее окно принадлежало Арго. Лин-цзе проследил за взглядом Окаи. Белокурый сын Гаргана облокотился о подоконник, с легким интересом наблюдая сцену внизу.

— Ты видел, как это случилось, Арго? — крикнул кто-то.

— Обезьянке вздумалось влезть на крышу. Мне сдается, он был пьян. — И Арго захлопнул окошко.

Окаи с Лин-цзе вернулись в свою комнату. Дальш-чин уже ждал их. Они присели на полу и стали тихо говорить по-надирски.

— Арго прислал за Зен-ши три часа назад, — шепотом сообщил Дальш-чин.

— Его связали и стали бить, — сказал Окаи. — Он не переносил боли, поэтому ему, наверное, заткнули рот, иначе мы услышали бы крики. Будет дознание.

— И оно установит, — подхватил Лин-цзе, — что Улыбчивая Обезьяна перебрал спиртного, празднуя свой успех, и сорвался с крыши. Наглядный пример того, что варвары пить не умеют.