Проныру пресекли капитально. О нет, он не сдался без борьбы. Чего он только ни вытворял! И левитировал, и напускал на них своих призраков в чёрном, которые прикидывались настоящими людьми, и всё такое прочее. Вот только МакГилла этим не запугаешь. Он давно усёк, что физическая сила в Междумире не имеет ничего общего с мышечной массой. Сила воли — вот что определяло здесь любую силу, а МакГилл, безусловно, обладал самой могучей волей из всех здешних обитателей. Сначала он превратил в ошмётки всех призрачных воинов Проныры, а затем принялся за самого Проныру. Маленький неандерталец брыкался, кусался и выкручивался изо всех сил, но куда ему тягаться с самим МакГиллом!

— Если ты когда-нибудь вылезешь отсюда, — орал МакГилл у бочки, в которую засунули Проныру, — то советую НИКОГДА не переходить мне дорогу! Не то придумаю для тебя казнь похуже, уж можешь мне поверить!

МакГилл так и не понял, слышал ли его Проныра, потому что тот беспрестанно сыпал проклятиями из глубины своей солёной мокрой темницы.

После расправы МакГилл по-королевски отобедал снедью, уведённой Пронырой из живого мира. Он жрал и жрал много часов подряд, а объедки кидал своим холуям — те были счастливы заполучить их. Да, так он называл свою команду — «холуи».

Объевшиеся и довольные, пираты вернулись на судно, таща за собой десяток бочек. На старой фабрике осталась только одна — та, в которой злобствовал Проныра.

— И что нам теперь с ними делать? — спросил Урюк.

МакГилл восседал на троне и озирал бочки, громоздящиеся на палубе.

Урюк был правой рукой МакГилла. Где-то в череде лет Урюк забыл правильную пропорцию человеческой головы по отношению к телу, и его голова усохла, как усыхает оставленный на палящем солнце абрикос. Правда, диспропорция не так уж сильно бросалась в глаза, мальчишка не выглядел уродом. Просто когда ты смотрел на Урюка, то ощущал, что с ним что-то не так, но не мог понять, что именно.

— Сэр! Бочки — что нам с ними делать?

— Слышал, не глухой! — рявкнул МакГилл.

Он поднялся с трона и, косолапо загребая ногами, поковылял к бочкам.

— Проныра сказал, что внутри каждой из них кто-то сидит, — доложил Урюк с нетерпеливым предвкушением в голосе. Должно быть, при жизни он был из числа тех, кто, еле успев раскрыть пачку с хлопьями для завтрака, жадно суёт в них руку, чтобы добраться до скрытого на дне приза.

— Посмотрим! — рыкнул МакГилл.

— Держу пари, — добавил Урюк, — эти парни квасятся здесь так долго, что будут молиться на того, кто их освободит, как на бога.

МакГилл призадумался. Он стоял и скрёб когтями свой безобразный подбородок, грубый и бесформенный, как картофелина. А что, неплохая идея! Его все боялись, перед ним дрожали, но стать объектом поклонения и беззаветного обожания — такого с ним ещё не случалось.

— Думаешь?

— Есть только один способ узнать, — сказал Урюк. И добавил: — Если они окажутся неблагодарными свиньями, заколотим их обратно в бочки и выкинем за борт.

— Ну ладно, — проговорил МакГилл и махнул рукой холуям, ожидающим его решения. — Открывайте!

Даже сам Проныра не знал одной интересной вещи: заключённых в бочке Послесветов вполне можно сравнить с вином. Чем оно дольше хранится, чем старше становится — тем лучше его вкус… разумеется, если не стрясётся что-нибудь непредвиденное и вино не перекиснет в уксус.

Этого, к счастью, не случилось ни с Ником, ни с Любистком. Оба они приспособились к ситуации своим собственным, неповторимым образом. Тогда как Любисток стал похож на младенца в мамином животе и потерял всякое представление о времени и пространстве, с Ником произошло прямо противоположное. Он чётко ощущал ход времени и ни на секунду не забывал, где находится. Больше того — он не забыл, КТО он, собственно, такой. Выходит, не зря он извёл когда-то столько бумаги.

Ник изобрёл весьма полезный способ времяпрепровождения: он произвёл инвентаризацию всего, что помнил о своей жизни — как до, так и после смерти. Несмотря на то, что он всё же позабыл некоторые ключевые моменты, мальчик пока ещё не слишком далеко ушёл от своего земного существования и потому помнил довольно многое. Он расставил по алфавиту все песни, которые знал, и пропел каждую из них. Каталогизировал все фильмы, которые когда-либо видел и помнил, и попытался вновь просмотреть их в своём сознании. Поскольку у Ника не было больше других тем для размышления, чем он сам, этим он и занялся и не без пользы: он пришёл к выводу, что выбросил слишком много времени на ветер, хныча и переживая по всяким пустякам. Если ему когда-нибудь удастся вырваться из огуречной темницы, он станет совсем другой личностью, потому что ничто, даже полёт к центру Земли, не может быть хуже, чем его нынешнее существование.

Оба — и Ник, и Любисток кардинально изменились, пока мариновались в бочках: Любисток достиг необычного состояния астрального блаженства, а Ник стал сильным и бесстрашным.

Ник почувствовал, что его бочку куда-то катят, что она покидает логово Проныры. И хотя он не имел понятия о происходящем, одно то, что что-то происходит, вселило в него надежду. Он терпеливо считал секунды и ждал, когда случится что-нибудь знаменательное.

Он насчитал 61 259 секунд, начиная с того мгновения, когда его тюрьма начала двигаться и до того момента, когда с бочки слетела крышка. Крышки сбили одновременно с трёх бочек. Ник тут же вскочил на ноги, готовый рассыпаться в благодарностях своему спасителю. Но поскольку его глаза столько времени провели в темноте, да к тому же ещё и были залиты рассолом, то поначалу он толком ничего не мог рассмотреть. Вокруг толпились какие-то ребята. Слева стояла открытая бочка, но тот, кто сидел в ней, пока не торопился выныривать на поверхность. Справа, тоже в бочке, стоял какой-то незнакомый Нику мальчишка и орал благим матом, ни на секунду не останавливаясь. Ник так остолбенел, что единственное, о чём он думал, было: и как у этого парня хватает лёгких так орать? И действительно — этот звук был похож не на человеческий крик, а, скорее, на сирену воздушной тревоги. Но Ник тут же сообразил, что поскольку у мальчишки лёгких больше нет — чистый дух, как-никак — то вдыхать, чтобы вопить, ему не требуется. Он мог бы продолжать орать, пока вселенная не закончит своё существование. Кто знает, может, в этом и заключались его планы на дальнейшую послежизнь. Парень совершенно точно превратился в уксус.

— Убрать отсюда этого горлодёра! — послышался чей-то грубый голос. — Подвесить его!

Несколько ребят поблизости кинулись к орущему мальчишке, вытащили его из бочки и поволокли прочь. И всё это время пацан орал как резаный, не переставая.

«Бедняга! — подумал Ник. — Со мной могло бы произойти то же самое».

Но с ним этого не произошло. Он выжил в маринадном чистилище и не потерял себя!

Ник сморгнул, потом ещё раз и ещё, заставляя глаза сфокусироваться, собираясь с мужеством, чтобы смело глянуть в лицо тому, что уготовала ему судьба. Оказывается, он находился на палубе парохода, засыпанной какими-то непонятными крошками неизвестного происхождения. Вокруг сновала команда, а у подножия неимоверно безобразного трона стояло существо, которое иначе, чем монстром, назвать было нельзя.

Любисток не подозревал, что с его бочки сняли крышку. Он вообще мало что понимал и мало о чём подозревал. Он слышал, как кричал какой-то мальчишка, но крик доносился словно из невообразимого далёка. Из-за пределов его, Любистка, вселенной. Не его дело. Он теперь существует вне пространства и времени. Он — всё и ничего. Красотища! И даже когда кто-то ухватил его за волосы и заставил выпрямиться, Любисток обнаружил, что бесконечный мир и покой, обретённый им в самом себе, не оставили его. Можете называть это как угодно — что мальчик слился с универсумом или попросту двинулся умом. Всё зависит от того, с какой точки зрения смотреть.

— Ты кто такой? — спросил его отвратительный, хлюпающий голос. — Что умеешь делать? Какая мне с тебя польза?