Шотца, не поднимая глаз от ковра, обдумывал свой ответ. Он был уже третьим шаманом при особе надирского хана. Первого посадили на кол, второго удушили. Шотца твердо решил, что преемника у него не будет.

— Великий хан, — сказал он, — передо мной стоит волшебная преграда, и понадобится срок, чтобы ее преодолеть. Однако я знаю, откуда исходит волшебство.

— Откуда же?

— От Аста-хана. — Произнеся это имя, шаман отважился взглянуть на своего повелителя.

Лицо Джунгира не выразило никаких чувств, но темные глаза сузились.

— Так он еще жив? Как это возможно? Он был уже старик, когда мой отец сделался ханом. И вот уже двадцать лет, как он покинул город, чтобы умереть.

— Но он не умер, повелитель. Он все еще живет в Лунных горах. Там много пещер и ходов, что ведут к самому ядру земли.

Джунгир встал. Он был высок для надира, как и Тенака, его отец. Черные как смоль волосы он стягивал в тугой узел на макушке и носил короткую, разделенную натрое бородку. Темные раскосые глаза не позволяли догадаться о его смешанной крови.

— Встань, — приказал он шаману, и Шотца повиновался — маленький, не выше пяти футов, жилистый и лысый. Ему не было еще и шестидесяти, но глубокие морщины уже избороздили его лицо.

Джунгир заглянул в его необычно светлые глаза и улыбнулся:

— Ты боишься меня?

— Как веяния смерти, господин.

— Но и любишь?

— Люблю ли? Ты мой хан. Будущность надиров зависит от тебя. Зачем тебе еще и моя любовь?

— Я не нуждаюсь в ней, но ты хорошо сказал. А теперь скажи мне об Асте.

Хан снова уселся на трон, запрокинув голову и глядя на шелковый балдахин, придающий тронному залу подобие огромной юрты. Шелка были дарами от восточного царства Чиадзе и входили в приданое невесты, присланной хану оттуда.

— Покинув племя Волков, Аста-хан исчез, — начал Шотца. — Мы все считали его умершим. Но в последнее полнолуние, пытаясь проследить серебряную нить твоей судьбы, я увидел скопление густого тумана над знаком твоего дома. Я попытался пройти сквозь него и поначалу преуспел, но затем туман отвердел и превратился в стену. Я взлетел высоко, однако не смог найти ее вершины. Использовав всю тайную власть, которой наделили меня мои наставники, я под конец пробил эту стену — но ненадолго. Мне удалось разглядеть только лицо Аста-хана. И я ощутил, что в грядущем году тебя подстерегает опасность. — Шотца облизнул губы и продолжил, взвешивая каждое слово: — Я видел сверкающие бронзовые доспехи, парящие под некой звездой, и воина, искусно владеющего мечом. Но тут Аста понял, что я здесь, — меня отбросило назад, и стена сомкнулась снова.

— Это все, что ты видел? — вкрадчиво спросил хан.

— Да. Остального я не мог разглядеть ясно, — ответил Шотца, не отваживаясь на прямую ложь.

Хан кивнул:

— Найди Аста-хана и убей его. Даю тебе сотню моих гвардейцев. Обыщи все горы, но привези мне его голову.

— При всем моем почтении к тебе, великий хан, ты можешь выслать тысячу человек и все-таки не найти его. Аста — самый мудрый из всех шаманов и не дастся человеческим рукам.

— Его волшебство сильнее твоего?

Шотца закрыл глаза.

— Да, повелитель. Никто из живых не сможет одолеть его.

— Не в моих правилах, Шотца, держать при себе второстепенных людей.

— Да, повелитель. Но я знаю один способ одержать над ним победу. У меня есть шестеро сильных учеников. Вместе, произведя необходимые жертвоприношения, мы одолеем Асту.

— Жертвоприношения?

— Кровные родственники Аста-хана должны быть принесены в жертву в ночь Середины Зимы.

— Сколько жертв понадобится?

— Не меньше двадцати, а то и тридцати. Каждый из них ослабит власть шамана.

— И ты, конечно, знаешь, где найти родных Асты?

— Знаю, повелитель.

— Что ж, предоставляю тебе подготовить все это. Но если опасность исходит от бронзовых доспехов, не предвещает ли она новое восстание дренаев?

— Не думаю, повелитель. Да, я видел доспехи, но звезда сияла на севере. Дренаи не могут грозить тебе с готирских земель. Когда я проломлю стену Асты, я буду знать больше. Я буду знать всё.

Джунгир махнул рукой, отпуская шамана. Тот с низким поклоном удалился, вернулся в свои покои и опустился на шелковый диван. Здесь, вдалеке от пронизывающих ханских глаз, он мог дать волю своему страху. Сердце у него трепетало, и дыхание стеснилось в груди. Мало-помалу Шотца успокоился и возблагодарил степных богов за то, что хан не стал расспрашивать его о других видениях, представших ему за стеной.

Шотца видел младенца — тот лежал, завернутый в плащ, на каменном полу, а над ним парил грозный дух Тенаки-хана, Повелителя Волков.

Проводив взглядом маленького шамана, Джунгир несколько минут просидел молча. Он чуял страх Шотцы и знал, что шаман сказал ему не всё. Эти колдуны никогда не говорят всей правды — она им как нож острый. Всегда тайны, всегда обман. Но и от шаманов бывает толк. Шотца — лучший из них, и он проявил немалое мужество, признав, что Аста-хан сильнее его. Джунгир встал, потянулся и отвел в сторону складки балдахина, скрывающие окно.

Перед ним лежал новый город Ульрикан с низкими строениями из самана и камня. Повсюду в них устроены такие же шатры — иного дома надир себе не мыслит. Десять тысяч лет надиры были кочевниками и не привыкли к каменным стенам. Но Тенака настоял на постройке городов со школами и больницами.

«Не подобает величайшему в мире народу жить как дикари, — сказал он Джунгиру. — Невозможно нам расти и следить за событиями в мире, не следуя путями просвещенных стран. Одного того, что нас боятся на поле битвы, мало».

За такие разговоры старейшие надирские военачальники недолюбливали его, но как они могли поднять голос против человека, свершившего то, чего не удалось великому Ульрику? Как могли они изменить тому, кто разбил круглоглазых южан?

Джунгир отошел от окна и направился в Зал Героев. Здесь, по обычаю завоеванных дренаев, стояли статуи надирских воинов. Джунгир остановился перед изваянием отца, глядя в холодные серые глаза. «Вот таким я и помню тебя, отец, — прошептал он. — Холодным и отчужденным». Статуя, искусно сделанная, хорошо передавала силу гибкого тела Тенаки, твердую линию подбородка и благородную осанку. В одной руке он держал меч, в другой шлем Ульрика. «Я любил тебя», — сказал Джунгир.

От холодного сквозняка факелы мерцали, и тени плясали на каменном лике, возвращая ему подобие жизни. Вот сейчас каменные глаза зажгутся лиловым огнем, а рот искривится в памятной жестокой усмешке. Джунгир вздрогнул.

— Да, я любил тебя, — повторил он, — но я знал, что ты замышляешь. Ты хорошо учил меня, отец, и у меня были свои шпионы. Никому не дано жить вечно... даже и Тенаке-хану. И если бы ты добился успеха, кем стал бы Джунгир? Вечным наследником при живом боге? Нет. Во мне тоже течет кровь Ульрика. Я тоже имею право властвовать, самому строить свою жизнь.

Статуя молчала.

— Не странно ли, отец, что теперь я говорю с тобой точно так же, как при жизни. Никакой разницы. Ты всегда был точно каменный. А ведь я плакал, когда ты умер. И чуть было не помешал тебе выпить яд. Чуть было. Я протянул к тебе руку, а ты посмотрел мне в глаза и ничего не сказал. Одно твое слово — и я остановил бы тебя. Но ты отвернулся. Понял ли ты, в чем дело, когда яд проник в твою кровь? В те последние мгновения, когда ты лежал на полу, а я стоял рядом на коленях, знал ли ты, что это я подсыпал черный порошок тебе в вино? Знал или нет? — Джунгир снова посмотрел в холодные глаза. — За что ты так не любил меня?

Но статуя молчала.

Двенадцать дней, потерянных за Вратами, дорого стоили путникам: свирепая вьюга заперла их в хижине еще на восемнадцать дней. Все припасы подошли к концу, и Финн едва не погиб, отправившись на охоту. Убив оленя, он попал в особенно сильную бурю и принужден был отсиживаться в пещере. Лавина завалила вход, и лишь благодаря волшебству Окаса друзья нашли и откопали охотника.